В разделе «картинки» было много фотографий, я пролистала ленту. На папу он был совсем не похож, но чувство, которое я не могла определить, не отпускало меня.
– Повезло нам с бесплатным шоу, да? – Ваня разглядывал толпу, которая прибывала, как морская вода во время прилива, и заставляла нас троих придвигаться ближе друг к другу.
Наконец театр переполнился настолько, что вход попросту закрыли. Те, кому повезло попасть внутрь, тесно расселись на сидениях и ступеньках. Нас с обеих сторон подпирали два энергичных итальянских семейства, по виду – обитатели Ортиджии: бабушки в черном и куча детей, от младенцев до совершеннолетних. Зрители шумели, фотографировались, бегали в туалет и за водой. Так прошло не меньше получаса, мы уже думали уйти, потому что соседи почти сидели у нас на коленях, а представление никак не начиналось.
Но тут погасли три сетки прожекторов, бивших на сцену, и наступила настоящая южная темнота – хоть глаз выколи. Оказалось, что уличные фонари вблизи театра тоже не горели, видимо, для усиления эффекта. На горизонте поднимался в небо отсвет от множества городских огней.
Зрители заволновались.
– Cosa è succeso?
– Perche la luce sispegne?
– Giovanni dove sei?[15]
– Что они говорят? – спросила Настя.
– Волнуются, куда делся свет и куда исчез Джованни, – ответила я.
– Какой Джованни? – не поняла она.
Я собралась ответить, но в ту же секунду зажегся мощный прожектор, очертил на сцене яркий круг и осветил стоявшего в нем мужчину. Зеро стоял без улыбки, скрестив руки на груди, и смотрел в одну точку. В джинсах, толстовке, капюшон накинут.
– И это иллюзионист? – недоуменно спросила Настя, хмурясь.
– А каким он должен быть? – поинтересовался Ваня.
– Ну там в костюме или в плаще, а этот обычный какой-то, – ответила она.
– Это же современный иллюзионист, – заметил брат.
Пока они говорили, зрители заволновались, зашумели, потом, нарастая, как шум моря в шторм, снизу поднялись аплодисменты, захватили верхние ряды. И вот мы уже хлопали в ладоши, а наши соседи преждевременно выкрикивали: «Bravo!»
Зеро по-прежнему не двигался, а когда аплодисменты чуть стихли и его осветили вспышки фотокамер, будто вышел из оцепенения. Он поднял руку и сделал энергичный пасс ладонью, и в зале с тысячей итальянцев наступила тишина. Все одновременно перестали аплодировать, говорить и даже дышать. Потом он сделал такой же пасс другой рукой, и на открытый театр опустилась тишина – исчез шум трассы и далекие автомобильные гудки, музыка из соседнего луна-парка. Стоявший над городом отсвет тоже исчез. Не успела я сообразить, почему так произошло, как Зеро раскинул руки и взлетел над сценой. Зрители по-прежнему молчали, а Зеро плавно пролетел через сцену, остановился над средними рядами так, что мы увидели потертые подошвы его кроссовок. Он немного покачивался вверх-вниз, а зрители, вскакивая с мест, смотрели, что над ним, – ведь должны же были крепиться где-то тросы, на которых он летает. Но над Зеро было только черное небо с крапинами звезд.
