? Что скажешь, учёный старик?
И тут уж Хаген не выдержал:
— Эй, говноеды! Оставьте деда в покое. Держите три эйрира.
И бросил горсть медных монет в бородатые лица.
— Да ты… — главарь в углу подавился яростью, так стремительно всё случилось. Сидевший слева от пьяного Гриса потянулся к поясу. Хаген пригвоздил его руку к столу крюком от топора, выдернул из-под него стул. Сидевший справа оттолкнул беспамятного пьянчугу, занёс топорик — и получил стулом прямо в лоб. Стул разлетелся, но и разбойнику здоровья не прибавилось. Третий вскочил, бросился на подмогу — и взвыл: умница Варф ткнулся зубами ему в промежность и крепко сжал челюсти. Хаген поднял неудачливого игрока, а через весь зал уже мчался Торкель, выхватывая на бегу меч. Он не знал, что случилось и кто заварил кровавое пиво. Он знал одно: на его друга подняли оружие. И да будет отсечена та рука!
В назидание.
Корчмарь открыл было рот, но Хаген злобно и коротко бросил через плечо:
— Ни слова.
Потом обратился к старику:
— Пойдём отсюда, учёный муж. Помоги мне нести своё несчастное отродье.
— Ещё свидимся! — донеслось из угла.
— Свистни в буй, — посоветовал Торкель.
Они проводили старика и пьянчугу-сынка до их убогой хижины на отшибе в Северной четверти города. Помогли раздеть Гриса, уложили на тюфяк. Старик отёр скупые злые слёзы:
— Поблагодарил бы вас, да нечем. Не обессудьте.
— Хватит и слова, — уверил Торкель, — нам пора. Бывай, дедушка. Хаген, идём. Хаген?..
Сын Альвара не ответил: его взгляд приковали книги. Сваленные в углу за неимением полок. Одни — старые, подёрнутые плесенью и гнилью, другие — более свежие, пахшие чернилами и кожей. Видно было, им повезло с хозяином: ни пылинки. На верху книжного кургана Хаген заметил герб Шлоссендорфа. Шлоссендорфа, горевшего более двадцати зим назад.
На полу бедняцкого жилища валялось настоящее сокровище! Только быстро смекнул юноша, что здесь некому его продать. В городе мертвецов нет нужды в кипах исписанной кожи.
— Кто ты, старый человек? — негромко, но настойчиво спросил Хаген.
— Меня называют Альвард Учёный, сын Граса, — проронил старик.
— Это ты составил «Большой словарь поэтического языка»? Не так ли?
Дёрнулись морщины на старческом челе — будто волны древнего моря. Горький свет отразился в глазах. Альвард шагнул к столу, шатаясь под горой воспоминаний и годов, опёрся на столешницу, тяжело вздохнул и сел. Едва слышно молвил, мелко тряся головой:
— Кому теперь есть дело до поэтического языка?
