«Стоит ли продолжать? — чуть слышно пробормотал Герствуд и растянулся во всю длину…» Этими словами заканчивалась история человека, дошедшего в своем падении до самоубийства в ночлежном доме.
— А стоит ли мне продолжать? — вслух спросил себя Алехин. — В совершенно безнадежной позиции нужно сдаваться. Да, да, сдаваться. Зачем терзать себя, продолжать мучения, когда можно покончить со всем одним ударом? Человек должен иметь достаточно мужества и воли, чтобы властно распорядиться своей судьбой. «Самоубийца похож на шахматного игрока, партия которого стоит плохо, и он, вместо того чтобы играть с удвоенным вниманием, предпочитает сдать ее, смешать фигуры», — пришли ему на память слова Толстого.
— Ты и прав и не прав, великий знаток души человека! — пробормотал Алехин. — Ты говоришь «партия стоит плохо». А если безнадежно, как у меня теперь? Что тогда сделаешь даже с удвоенным вниманием? Ни проблеска, ни просвета!
И мысли его — вновь — в который раз! — перебросились на собственную судьбу. «Что меня ждет? — думал он. — Суд, разбор грязных дел, состряпанных врагами. За что? Ну, играл в турнирах при фашистах! А что было делать?» И хотя даже в этот тяжелый момент он целиком оправдывал себя, все же где-то в глубине души его не покидало сознание собственной виновности. «А разве ты не дал оснований для обвинения? — спрашивал он себя. — Разве в твоем поведении не было такого, что заслуживает осуждения? Ну, признайся, разве не был ты доволен, когда вокруг твоего имени нацисты поднимали шумиху. „С нами чемпион мира! — кричали они. — Да здравствует чемпион мира!“ И ты ведь не протестовал против этого, наоборот, довольный, слушал эти речи. Уж очень ты любил всю жизнь славу и себя в этой славе. Вот теперь расплачивайся!»
«Как это, Флор говорил, меня называют в России? Ах да, беспринципный… Беспринципный в жизни и в политике. А, пожалуй, они правы, действительно беспринципный… Ну вот, в такой момент и начал ругать себя. Как это пишут в советских газетах: „самокритикой“ занялся. Тут дело до петли дошло, а он себя критикует. До петли… до петли… А ведь это идея! Сразу все будет кончено. Взять простыню, свить канат и…»
Алехин испуганно взглянул вверх, мысленно примериваясь и проверяя прочность крюка, удерживающего люстру. На миг ему представилось, как он влезает на стол, привязывает канат, продевает голову в петлю… Затем ногой толкает стол и — страшный рывок за шею…
«Бр-р-р! Ужасно! — содрогнулся Алехин. — Все что угодно, только не это! Слишком позорная смерть. Вот английский мастер Ейтс — тот газом… Открыл кран — и все! Это лучше. А талантливый был шахматист, как он однажды меня разгромил! Ни с того ни с сего, бац ладью на аш-два… Я даже растерялся. И что его заставило покончить с собой? Говорят, нужда, вечная спутница престарелых шахматистов…»
