Я так и не понял: была ли это наивность или тонкая насмешка.
— Это совсем другое дело, — серьезно пояснял собеседник Пенкина.
— Потом ты сам мне читал, как они ездили на мустангах в Южной Америке, — продолжал Пенкин.
— Значит, не он, значит, другие… — отвечал бас. — Хорош он явился, — пророкотал тот же бас после небольшой паузы.
— Не говори!.. Явился, меня аж слеза прошибла, — соболезновал Пенкин с хитрецой в голосе.
— Коня-то перепугал, коня жалко.
— Слезть не может! — подхватил Пенкин. — Хорошо, ребята смекнули, вытащили из-под него коняку!
— Шляпу отыскали?
— Принесли ребята. Шляпу потерял! Хорошо еще, что… — и дальше пошло такое, что я не решаюсь повторять даже наедине с самим собой.
Несколько минут за брезентовой перегородкой слышался приглушенный хохот, подогреваемый какими-то замечаниями, которые я, к счастью, не смог разобрать. Для лихих кавалеристов мои злоключения были, конечно, смешны и непонятны, и они простодушно посмеивались над забавным происшествием.
— Он теперь сидеть не сможет, а ведь ему мировых мастеров нужно обыгрывать, — послышался сквозь смешок все тот же бас.
— Стоя будет играть, — нашел выход Пенкин.
— А сеанс-то сможет дать? Он же и шага сделать не в состоянии…
— Даст! — самоуверенно заявил ефрейтор. — Поспит, покормим, душ организуем. Пойдет!..
И я действительно «пошел». Прежде чем начать сеанс, я рассказал бойцам о своих путешествиях по многим странам мира, о шахматных боях с мастерами всех континентов. Приятно было иметь таких слушателей. Прямо на траве, под открытым небом, в самых живописных позах расположилось более сотни любителей шахмат. Коротко постриженные, в солдатской форме, они были очень похожи друг на друга, и в то же время каждый был по-своему особый. Со всех сторон на меня устремились жадные, внимательные взоры, каждое мое слово вызывало живой отклик, каждая шутка встречалась искренним, жизнерадостным смехом. Правда, и здесь не обошлось без конфуза: начав рассказывать об укрощении диких мустангов в прериях Южной Америки, я вдруг увидел в глазах некоторых солдат такую хитрую усмешку, что сразу же перешел к рассказу о Венеции, где нет ни одной лошади, где все плавают на гондолах или ходят пешком.
Потом посыпались вопросы. Моих слушателей интересовало все: почему так редко играет Ботвинник, правда ли, что Смыслов поет в опере, а Керес любит теннис, почему Решевский не играет по пятницам. Ответы вызывали новый поток вопросов, и, казалось, выступлению моему не будет конца.
