Несмотря на все эти чувства, сидя в стылом кабинете психиатра, больше всего на свете я ненавидела злосчастный сэндвич и саму мысль о том, что его надо съесть.
– Только не весь, – взмолилась я дрожащим голосом. Мои чувства были готовы предательски прорваться наружу в любую минуту.
– Хорошо, одну половинку.
– Три укуса!
– Хотя бы четверть. Тебе ведь это уже не в новинку.
– В тот раз мне не было так страшно!
– В этом-то все и дело. Ну же, Эви! Ты ведь сильная! И храбрая! К тому же что такого ужасного может случиться?
– Меня… меня… затошнит! – воскликнула я, и меня тут же начали душить рыдания, а по щекам потекли слезы.
– Допустим, и что тут такого?
– Меня вырвет!
Сара пожала плечами:
– И что? От этого не умирают.
– Ну хватит!
– Хватит что?
– Применять логику! Мне она никогда особо не помогала – не поможет и теперь! – Руки у меня тряслись с такой силой, что их энергию, наверное, можно было бы измерить сейсмографом[26]! – Неужели вы и впрямь думаете, что я не понимаю, что мой страх беспричинен?! – окрепшим голосом спросила я. – Неужели вы и впрямь думаете, что я не повторяю себе без конца, что это все глупости, что я не твержу: «Прекрати рушить свою жизнь, Эви, это же все абсурд чистой воды!» – Я стукнула кулаками по столу, чтобы хоть чуть-чуть выплеснуть кипевшую внутри злость. – Да, пускай мои страхи и не логичны, – продолжила я, перейдя на крик. – Но от этого они не становятся менее жуткими!
– Всего четвертинку, – сказала Сара невозмутимым – не в пример моему! – голосом.
– Ладно, плевать, – бросила я, схватила мерзкий, пропахший тухлятиной сэндвич и, разорвав коробку, сунула его в рот.
– Вот умница! – одобрила Сара.
Я начала было жевать, но с набитым ртом это было не так-то просто. Просрочен на два дня, просрочен на два дня, ПРОСРОЧЕН НА ЦЕЛЫХ ДВА ДНЯ! Я закашлялась.
– Ну же, Эви, пожуй еще, а потом глотай.
Казалось, во рту нет ни капли слюны. Майонез был на удивление кислым. Я судорожно вздохнула. Яд-ядяд-яд-яд!!!!
– Ты, главное, жуй, жуй.
Я постаралась подумать о чем угодно, лишь бы не о том, что у меня во рту. Попыталась вообразить безмятежное озеро. Это не помогло, и тогда я начала представлять всех тех, кому сейчас хуже, чем мне. Тех, кто преодолевает настоящие трудности. Тяжелобольных. Одиноких. Бедных. Голодающих. Голодающий человек вмиг проглотил бы этот злосчастный сэндвич и был бы за него благодарен. И срок годности его ни капли не смутил бы. Потому что жизнь у него действительно тяжелая – не то что у меня, эгоистичной, потакающей своим слабостям, глупой, безвольной, замкнутой на себе дурочки. А между тем сэндвич так и оставался у меня во рту. Превратившись в липкое месиво, он приклеился к деснам и забился огромным комком под язык.
