— А наш учитель тоже, наверное, уйдет на войну, — вдруг сказал Лешка.
— Конечно, уйдет, все взрослые мужики уйдут.
— Вот хорошо-то будет!
— Это почему же?
— Учителей не будет, и в школу ходить незачем!
— Мне хочется учиться! — говорю я. — А ты, выходит, неучем останешься?
Пашка вдруг разозлился и накинулся на Лешку:
— Сматывайся отсюда, болтун, надоело твои глупости слушать! Постыдился бы в такой день! Дурак и есть дурак.
Лешка замолчал, сгорбился виновато. И правда, дурак, о чем мечтает!
Мы молчим, прислушиваемся: из деревни ветер доносит слова старинной, я ее еще от бабушки слышал, солдатской песни:
Проплывают гуси-лебеди
По бескрайней синеве…
…Откуда не возьмись набежали тяжелые темные тучи, закрыли солнце, и сразу стало холодно и зябко.
Мы прижались друг к другу. Я к Пашке, Лешка ко мне. Так-то теплее, вместе.
Народу в нашей избе — не протолкнешься. Почти вся деревня собралась. Каждый день приносят повестки, мужиков в деревне почти не осталось. Сегодня мы провожаем на фронт отца. Мама, грустная, бледная от волнения, ставит на стол домашнее пиво, обносит тех, кто не уместился за столом. Разговоры теперь только о войне, о злодеяниях фашистов — никого не жалеют гады, ни стариков, ни детей. Женщины жмутся к стене, молчаливые, подавленные. Мы, ребята, крутимся в избе, то и дело нарываясь на толчки и подзатыльники взрослых. Старенький дед Юлдусь вовсю старается развеять тяжелое настроение за столом. Обычно он хоть кого насмешит своими россказнями. Все самые смешные и несуразные истории в деревне обязательно случаются с дедом Юлдусем.
Но на этот раз даже Юлдусь никого не рассмешил.
Я хочу пробраться поближе к отцу и натыкаюсь на маму.
— Не путайся ты под ногами! — говорит она раздраженно. — Залезай вон на печь!
Я нехотя лезу на печь. А тут, оказывается, совсем и не плохо — все видно и слышно, хотя изба и гудит, как растревоженный улей. Старший брат, видимо, сообразил это и забирается ко мне. Он уже совсем большой — ему четырнадцать. Сверху нам видно отца, и он на нас посматривает, улыбается, правда, улыбка у него невеселая. Слышу: рядом брат засопел, глаза трет кулаком, отворачивается от меня. Хотел я его подразнить, да нет — еще стукнет сгоряча.
Наконец, скамейки задвигались, все встали, вышли из-за стола. Отец поднялся последним. В руках у него расшитые платки, на плече полотенце. Это — подарки. Обычай у нас такой — дарить полотенца и платки — на счастье! Полотенца красивые, с узорами. Дядя Муся растянул гармошку, заиграл что-то грустное, запел. И все стали подпевать ему. А мама и сестры отца — наши тетки заплакали. Брат рядом тоже хлюпает, да и у меня глаза защипало. Но вообще-то я никогда не плакал — не умел. И всегда этим гордился, вот я какой — никто моих слез не видел. А сейчас того гляди разревусь.
