Спорим, совещаемся. Наконец план одобрен всеми. Раскалываемся на три группы и занимаем свои места.
Снег рыхлый, влажный, зарываемся в нем так, что нас почти не видно с дороги.
Сидим, наблюдаем, ждем.
В лесу тихо, спокойно. Настоящие сугробы лежат на еловых ветвях. Снег сегодня серовато-голубой, пористый, тяжелый. Интересно, где теперь ночуют тетерева? Самые лютые морозы уже позади, скоро прилетят птицы, в лесу станет шумно, весело. Первыми, как всегда, появятся скворцы, попозже жаворонки. Вылезет из своих норок и гнездышек всякая лесная мелюзга, и заговорит лес на разные голоса: весна! весна!
— Идут! — шепчет Илюшка из своего «секрета».
— С какой стороны?
— Сзади хотят нас обойти.
Как мы и думали. А ну, айда, вперед! Разбегаемся. У самого спуска в овраг остается один Лешка. Лешка у нас автоматчик. Сам себе соорудил автомат. На валик с зубьями прицепил пластинку. Крутишь валик автомат трещит так, что уши затыкай. Небось от настоящего столько шума не бывает!
Едва мы скрылись, Санькин отряд появился у оврага, Лешка затрещал своим автоматом на весь лес.
«Враги» бросились вперед, закричали:
— Ура!
А Лешка трещит и тоже кричит на разные голоса: такая у него военная хитрость.
Группа Саньки попалась на нее и обратно ринулась, а тут мы выскочили на дорогу и вопим:
— Ура, ура, ура!
— Тра-та-та-та-та! — трещит Лешка.
Одуревший от треска и крика Санька затоптался на месте. В общем, оказался в ловушке. Не хвались раньше времени, не задирай нос!
Василий Архипович похвалил нас:
— Теперь вы молодцы, ловко провели врага!
— Хитрые, как лисицы! — подмигнул я Саньке.
Идет четвертое военное лето. Как долго мы не видели папу, да и не мы одни, пока еще никто из фронтовиков не возвратился домой. Кто ранен, кто воюет, есть и пропавшие без вести. Пришли в деревню и похоронки. Но в последнее время больше писем от раненых, из госпиталей, чем сообщений о погибших. Гонят, гонят наши фашистов, уж теперь-то скоро конец. А значит, и папа снова будет с нами!
Я лежу на спине, надо мной высокое ночное небо. Бегут по небу темные тучи, то и дело закрывают светлый серпик луны, и кажется, что это луна скользит по небу, спешит, торопится.
— Федь, смотри-ка, луна бежит, — говорю я.
— Это только кажется, — бормочет брат. — Не мешай спать. — Голос у него какой-то странный и совсем не сонный.
— Федь, а ты тоже не спишь? Слышишь, как перепел поет? — Я приподнимаюсь осторожно, но снопы, на которых мы устроились, громко хрустят. Ночь теплая, тихая. Ну, как тут уснешь! И перепел вовсю заливается.
