Первое время Уоррен ссылался на частые поездки родителей в Штаты, затем стал приводить другие, разнообразные доводы: у матери депрессия, отец заканчивает трудный роман, семейные разборки, которые, естественно, проходили за закрытыми дверями. А потом ему стало не хватать фантазии, естественности, его отговорки становились все более сомнительными, и он проклинал себя за это.
— Ну, что теперь? Родители разводятся? Сестра сломала ногу?
Теперь каждая ложь Уоррена воспринималась как оскорбление, ставившее под сомнение их совместное будущее.
— Милый, если тебя что-то смущает, скажи просто. Tы думаешь, я не смогу понять, принять их такими, какие они есть или какими ты их считаешь?
— Знаю, знаю, мой ангел. Но мой отец — довольно… своеобразный человек.
— Ну и что? Он ведь никого не убивал, насколько мне известно!
Если бы Уоррен не прикусил язык, он ответил бы вот так:
«Я никому не пожелаю повстречать моего отца на своем пути, а еще меньше — сидеть с ним за одним столом. Когда он пьет чай, то с шумом втягивает его в себя вместе с тартинками, которые в нем размачивает. Он считает, что Шопенгауэр — это автогонщик, при виде же женщины его в последнюю очередь интересует ее лицо. Хотя неотесанность — это еще что! Он — убийца! Не в переносном смысле — в самом прямом. Мой отец убивал людей, и не на войне, а в самый благополучный период истории своей страны, убивал, чтобы жить припеваючи. Он принадлежит к опасному виду. Он не делает ничего из того, что говорит, но делает все, что думает. Имея дело с моим отцом, трудно предвидеть самое плохое — может не хватить воображения. У него пуленепробиваемое самомнение, и Богу надо было бы добавить еще пару-тройку заповедей — исключительно для него».
Эта правда, неприемлемая для многих, оказалась бы еще более неприемлемой для Лены, которая, несмотря на весь свой независимый вид, была очень уязвима и не выносила никакого насилия. Черта характера, свойственная всем Деларю. Для них если кто-то воровал, то от нужды, если кто-то убивал — то только потому, что у него было тяжелое детство. Если двое дрались, то ни тот, ни другой не мог быть прав — правда находилась где-то посередине. Когда конфликтовали две страны, уладить всё можно было только дипломатическим путем. Они свято верили в справедливость и считали, что от совести никуда не скрыться. Маленькая Лена воспитывалась на представлениях вроде того, что злого человека накажет его собственная злоба или
