— А ты знаешь, Костя какие рисунки рисует? Офигеть можно! Я тебе потом покажу. Там, на этих рисунках, все наши.
Мы ездили каждый день. Мы были в Твери, мы были в Калуге. Мы ездили во Владимир. За неделю мы объехали пять городов. Я ночевал во Фрязино то у Генки, то у Пашки, а наутро мы снова садились в джип и ехали к кому-нибудь из тех, с кем вместе служили в Чечне. Пили водку, разговаривали, вспоминали войну, слушали семейные истории. Иногда я говорил, что выйду покурить, и долго стоял где-нибудь в подъезде, трясясь от холода и выдыхая в темный воздух прозрачный пар. Первые пять минут — чтобы успокоиться, а потом — чтобы дорисовать в голове то, на что не хватило судьбы.
Одному я дорисовывал ногу, другому — жену. Третьему — убитых друзей. Четвертому — чтобы ребенок был здоровый. Я рисовал сильными этих пацанов, их жен красивыми, а детей — смешными. Я рисовал то, чего у них нет. Карандашами у меня бы так не получилось.
Но ни один из них про Серегу ничего не знал.
— Куда ты опять исчез? — говорил Генка, когда я возвращался на кухню, где от сигаретного дыма дышать было просто нечем.
— Курил.
— Прикалываешься? Поехали. Сегодня мимо опять.
— Ну давай, братан, — говорил он, прощаясь. — Может, тебе лекарств каких привезти? Тебе чего доктора прописали?
И незаметно мы стали объезжать все те же места по второму кругу. А где и по третьему. Зависело от того, удалось ли за один раз все привезти.
— Вот смотри, здесь у тебя от печени. Это для кровообращения. Мне в аптеке сказали, что помогает — просто зашибись. Будешь по потолку бегать. А это витамины — их тоже полезно жрать.
— А прибор для измерения давления?
Генка смотрел на него, потом на меня, потом на Пашку.
— Вот, блин! Что ж вы мне не напомнили? Ладно, братан, мы тебе эту байду в следующий раз привезем.
А потом он начал оставлять им деньги.
— Ты знаешь, ты давай, сам там себе чего-нибудь купи. Или жене. Тут вроде немного, но на кой хер мы будем мотаться туда-сюда? Да ладно, брось ты… Потом рассчитаемся. Земля круглая — с нее просто так фиг что упадет. Все на ней остается.
Пашка смотрел, как Генка отдает деньги, и я чувствовал, что он теперь по-другому сидит на заднем сиденье, когда мы едем домой. Не так, конечно, чтобы сесть вперед, потому что мне все равно было — где сидеть, но уже и не так, чтобы совсем в углу, у самой двери, и лицо — на девяносто градусов от той точки, где начинается Генкин затылок.
Вот только про Серегу мы не узнали ничего.
