А в комнате никого. Светло, но все равно холодно. Потому что осень, и мама без конца говорит, что от домоуправления тепла, видимо, не дождемся — хоть в суд на них подавай, идиоты несчастные, им только водку жрать и по телефону матом ругаться. Оденься, Костя, теплей. А то простынешь, и придется пропускать школу. Где твой свитер?
Где? Где? Под диваном — вот где. Один раз надел — во дворе пацаны стали дразнить «подсолнухом». Желтые птички, розовые цветы.
А теперь бы — нормально. Натянул бы его прямо на эту рубаху с дыркой и свернулся калачиком где-нибудь. Потому что больно. И немного тошнит. Но свернуться негде. Посреди комнаты только какая-то гладильная доска. У мамы почти такая же. Но без ремешков. И лампы у нее такой нет. Огромная — больше таза. А внутри еще четыре горят. Настоящий прожектор. Чтобы гладить, такая нам не нужна. Я всегда помогаю ей гладить.
«А ты чего на полу? — Из коридора доносится голос доктора. — Ну-ка вставай! Я же тебе сказал, забирайся на стол. Ты почему на пол улегся?»
«Там узко. Я упаду».
«Забирайся! Хватит болтать. Помогите ему. Он так никогда не встанет».
Я поворачиваю голову и вижу — ко мне идут ноги в женских туфлях. А врач где-то за спиной продолжает говорить. Мужской голос: «Надо же, решил лежачую забастовку здесь нам устроить. Поднимайте его на стол».
У нее руки тоже холодные, но мне уже почти все равно.
«А ну-ка приподнимись чуть-чуть».
«Мне больно».
«Я знаю. Сейчас в маску подышишь — и всё пройдет».
«В какую маску?»
«А вот поднимись — я тебе покажу».
Стол очень узкий. Она смотрит на меня темной половиной лица и пристегивает мои руки.
«Ну что, теперь будешь плакать? — Голос из-под повязки у нее стал другой. — Ты же у нас будущий солдат. Солдаты не плачут. Ты любишь кино про войну смотреть?.. Что? Говори громче. Чего ты шепчешь?»
Я повторяю: «Люблю».
«Ну вот. А солдатам, знаешь, как иногда бывает больно? И они не плачут. Они должны терпеть. Ты будешь терпеть, когда пойдешь на войну?»
Я киваю головой, но слезы вытереть не удается. Она пристегнула уже обе руки.
«Молодец. Сейчас я тебе вот тут кое-чем помажу — будет немного холодно, но ты потерпи. Ладно?»
Я снова киваю, и она мажет чем-то мокрым там, где на рубахе у меня дыра.
Мне не видно — чем она там намазала. Чувствую только, что липко. И стало еще холодней.
«Давайте наркоз», — говорит врач. На лице у него тоже повязка.
«Не бойся, малыш, — говорит она. — Маска плотно прилегает? Не верти головой».
Но я не вертел. Я хотел кивнуть, что прилегает плотно.
