— Где ты его видел?
— За Тодулином. Коров домой гонит.
— Так, так... — Галай охватил руками голову. — И что он тебе говорил?
Галай слушал молча, не перебивал, не спрашивал. Рыл носком сапога землю и все ниже опускал голову. Саморос понял это по-своему: умышленно рассказывал то, что разоблачало Коршукова как предателя. Но Галай неожиданно удивил Никиту:
— Коршуков свой человек... Вот так, Никита Левонович. Человек он хитрый, рассудительный. То, что не признался, хвалю... И ты на него не злись. Война. Доверять доверяй, но с оглядкой.
Богатый новостями день совсем лишил Никиту покоя. Многое он сегодня понял. Упрекнул себя за то, что чрезмерно наклепал на Коршукова, рассказывая Галаю о беседе с ним. Навел на человека тень.
— Вы уж, Тимох Парфенович, не слишком придирайтесь к нему, — попросил Саморос Галая. — Он, Коршуков, такой ловкий. А я лишнего наговорил.
Галай, думая о чем-то своем, спросил: — А что, ежели тебе тут остаться? Места тихие, а люди хорошие. А? О квартире не беспокойся, улажу. На торфозаводе дома пустуют, обживать их надо.
Саморос готов был обнять Галая, но сдержался.
9
На чердаке было душно, пахло навозом и слежавшейся соломой. Под стрехой надоедливо кричали воробьи. От их чириканья, от жары и удушливого запаха, а больше всего от мысли, что место для временной конспиративной квартиры определено неудачно, у Валенды болела, голова. Он ругал себя за поспешность, с какой выбрал это убежище на довольно людной проселочной дороге, за то, что остался на день в деревне, когда можно было переждать фронт в лесу, наконец, за то, что согласился остаться во вражеском тылу. Нашел же Коршуков причину — убежал. И теперь где-нибудь среди своих, а Валенда — скрывайся, жди, покуда схватят.
Хотя бы уж квартиру где-нибудь в глухомани нашел. Так нет же, поперся в эти Высочаны. Потом он подумал, что в лесу, пожалуй, было бы еще страшнее. Тут все же рядом люди, и человек, который его скрывает, свой. Если и обнаружат, хозяин скажет, что родственник.
Думая об этом, становилось легче. Потом снова охватывали сомнения, и снова в висках ломило от острой ноющей боли.
С утра деревня пустовала, словно вымерла. Лениво курился над крышами дым, редкий, белесый, как весенние облачка. Немного позже, когда в голубом июльском небе дым растаял, то там, то тут появились люди, все больше молодежь. Они сидели в тени палисадников, переговаривались вполголоса, смеялись приглушенно. Валенда сквозь чердачную щель наблюдал за этой незнакомой, непонятной жизнью. О чем говорят люди теперь, когда наступило временное безвластие? Валенде очень хотелось услышать, о чем беседуют три девушки, сидящие в соседнем огороде, за густым кустом крыжовника. Девушки, наверно, думали, что их никто не видит. Они выше колен подобрали платья, вытянули белые ноги — загорали.
