Наследник викингов выглядит тронутым, не отстраняет руку от моей.
— Эти чары приятно с кем-то разделять… спасибо тебе, Асаль.
Поправляю спавшую так кстати прядку волос, лишающую мужчину шанса увидеть мое смятение. Его голос, его присутствие, его слова и это сияние… я уже не знаю, что правда, а что мой вымысел, но чувства восхищения и детской радости относятся не только к погодному явлению этой ночи, но и к моему спутнику. Самонадеянно и чересчур смело, однако, правда есть правда. Я ей не соперник.
Триггви привез нас на старую винокурню на окраине городка, закрывшуюся за десяток лет до принятия в Исландии сухого закона. Когда-то здесь собирались китобои после тяжелого дня или рыбаки после ночной ловли, а сейчас — никого. Спокойное и комфортное место с примесью таинственности для наблюдения за северным сиянием. Немногие о нем знают.
— Держи-ка, — хозяин кофейни протягивает мне только что налитую кружку чая, еще идет пар. — Ты бледнеешь, когда мерзнешь, Асаль.
— Мне не слишком холодно.
— Все равно лучше погреться, — примирительно говорит обладатель лопапейсы, наливая чая и себе.
Напиток крепкий и с характерным вкусом, подчеркивающим глубину этой ночи.
— Ты до невозможности предусмотрителен, — беру чашку обеими руками, согревая пальцы, пусть и в перчатках.
— Тебе это не нравится?
Триггви изгибает бровь и это забавно. Он никогда не ведет себя грозно и не старается смотреться устрашающим, но выглядит внушительно. И этот элемент мальчишеского поведения во взрослом мужчине умилителен. Многогранный, но простой. Большой, но добрый. И заботливо-опекающий. Из Триггви получился бы хороший папочка, дети, уверена, его бы обожали.
— Мне все очень нравится, — и я имею в виду не только нашу вылазку в Кеблавик.
Он, похоже, понимает — щек касается намек на красноту, но я делаю вид, что это от горячего чая. Смущение такого здоровяка — еще один повод для возникновения чего-то мягко-теплого в груди.
Сияние перемещается в пространстве, возникая то здесь, то там. Оно производит впечатление звуковой дорожки при игре на клавишах пианино — затухает, делается ярче, снова затухает… ведет за собой. Музыка севера становится и моей музыкой, что-то необычайно крепкое пробуждая в груди. Переливы сияния и выражают его физически, ибо на словах это невозможно.
Свежесть морозного вечера. Сотни маленьких звездочек. Упругий мох с его живым запахом.
— Триггви…
Он поворачивается ко мне доверчиво и быстро. В его глазах внимание, такое повседневное и простое. Но оно постепенно превращается в туман, наплывающий из неоткуда.
