Над ямой с углями томились на решетке две свиные полутушки. Рядом стояла пара смуглых стариков, и один, обмазывал румяное жаркое соусом, окуная в небольшой котелок палку с тряпичным шариком на конце. Над другим костром висел большой котел, из которого какая-то старуха вылавливала обжаренные в жиру кукурузные клецки — хашпаппи, и выкладывая их в миски, ставила на дощатый стол.
— В очередь! — звонко скомандовала Донни Каравэн. Гости стали выстраиваться в очередь. Снова послышалась болтовня. На лицах заиграли улыбки. Чем-то напоминало тревожный сон: кругом шум-гам и веселье, но чувствуется — надвигается что-то зловещее.
Пока старик нарезал для нас в бумажные тарелочки поджаренную свинину, Донни Каравэн подхватила меня под локоть. Старуха добавила в тарелки кукурузные клецки и добрую горку капустного салата. За едой я размышлял над рецептом соуса к мясу, а еще над тем, добровольно ли все эти люди явились на так называемый день рождения проклятия.
— Джон, — спросила она, будто прочитав мои мысли, — а правду говорят, что чистому сердцу не страшны ведьмины проклятия?
— Да, слыхал что-то такое.
Она рассмеялась. Громила и худой старик с губной гармошкой глянули на нас, оторвавшись от еды.
— Двадцать лет назад меня прокляла одна старая ведьма, — начала Донни Каравэн. — Обвинила в преступлении, а суд оправдал. Ну и кто прав?
— Даже не знаю, что и сказать, — вынужден был признать я.
Она снова рассмеялась и откусила хашпаппи.
— Посмотри вокруг, Джон. Этот дом — мой дом, эта долина — моя долина, эти люди — мои друзья, и пришли они сюда, чтобы доставить мне удовольствие.
Мелькнула мысль, что только она здесь радуется… да и то вряд ли.
— Бог ты мой! — рассмеялась она. — Некоторые уж умаялись столько лет ждать, когда же меня поразит это проклятье. Не дождутся — я придумала, как его отвести. — Она подняла на меня голубые глаза. — Ну а тебя, Джон, каким ветром занесло в Верхнюю Развилку?
Распорядитель танцев тут же навострил уши, худой старик-гармошечник тоже.
— Да так, шел мимо. Я ищу песни. Слыхал, в Верхней развилке поют что-то о маленьком черном поезде.
Все замолкли, будто я перешел грань приличия.
И снова тишину разорвал смех Донни Каравэн.
— Ха, да я знаю эту песню почти столько же, сколько знаю о проклятии. Хочешь спою?
Народ выжидательно смотрел на нас.
— Будьте так добры, мэм, — попросил я.
И она запела в желтом сиянии ламп и алых всполохах костра, окруженная мрачными тенями деревьев и горной тьмой, в которой не проглядывалась даже долька луны. Ее голос был хорош. Я отставил тарелку и попытался подыграть на гитаре.
