Сторож чиркнул спичку, продолжая бормотать:
— Спички три копейки коробок. Виданое ли дело!
Пламя от спички перешло на свечу в высоком церковном подсвечнике и несколько мгновений мерцало тусклым глазком пока не распустилось ярче.
Посреди небольшой пустой комнаты с каменным полом на столе стоял черный гроб, большой. Другого, маленького не было.
Павел Васильевич недоуменно посмотрел на сторожа и только тут увидел, что один глаз у него кривой.
— А где же?..
Сторож мигнул здоровым глазом на гроб.
— Да тут же.
— В одном, значит, гробу?
— Вроде того.
С боязливым любопытством Павел Васильевич заглянул в гроб, увидел оплывшее, точно из воска, женское лицо и длинное тело в белом. Больше никого.
Неприятно едкий, терпкий запах окружал гроб.
— Но в гробу нет.
— Знамо нет. Покойница, царство ей небесное, и то еле уместилась. Притом же муж придёт её хоронить. Никак нельзя было иначе уложить. А тут и ему невдомёк и дите удобно.
Он полез в карман, достал ножик и бурчливо сказал:
— Вот теперь опять работа. Только зашил, пороть надо.
Подошёл к гробу, раскрыл саван.
Павел Васильевич внезапно почувствовал, как весь тлетворный холод, собравшийся в мертвецкой, перелился внутрь его. Стало тошно и голова закружилась до того, что он, боясь упасть, прислонился к стене.
И пока сторож делал своё дело, он не мог ни помешать ему, ни остановить его, а только бессильно бормотал: «Господи, да что же это такое!.. Господи!..»
Хотел уйти и тоже не мог.
И в то время, как до него доносился, как будто из какой-то темной, зияющей ямы равнодушный глухой голос сторожа, по-видимому окончившего своё дело, он все продолжал бормотать эти слова. Теперь уже ничего того, о чем просила жена и чего он тоже хотел, было не нужно, и сам он как бы неудержимо падал в эту отвратительную, мрачную яму.
Известный в городе присяжный поверенный Звягин очень любил праздник Пасхи.
— Это мне напоминает детство, — сантиментально говорил он, и так сам себя уверил, что в пасхальную субботу таскал детей к заутрени, хоть они больше тянулись к своим постелям, чем к церкви, сияющей огнями.
— И зачем только трепать здоровье и нервы детей? — протестовала жена.
Звягин презрительно отвечал на это:
— Видите ли, мадам... — он всегда так обращался к жене, когда они были не в ладах. — Если у вас нет в душе намёка на поэзию, не отнимайте её у других. Я хочу, чтобы дети впитали в себя одно из самых трогательных впечатлений.
И он не только вёз их к заутрени, но и заставлял после заутрени разговляться, хотя бы те падали от сна.
