Ещё рюмка коньяку. Вино засмеялось в нем тонким щекочущим смехом, толкая на вызов. На столе звенело несколько его золотых.
Игра сразу вспыхнула, как разгоревшейся костёр из золота, серебра и бумажек, смятых, как будто съежившихся от пугливого ожидания, вокруг которых с лёгким свистом разлетались карты.
Он все проигрывал и проигрывал. Уже своих денег почти не оставалось. Но проигрыш не переходил и к противнику: тот отдавал карту за картой своим партнёрам, и поэт, с лицом белого негра, все звучнее и звучнее разыгрывал деньгами целые мелодии в кармане.
— Позвольте мне, коллега, примазать на ваше табло?
Это был голос со стороны.
В душной атмосфере азарта, раздражаемого звоном денег, светом электричества и табачным дымом, ему почудилось в этом голосе что-то необычное.
Он увидел над собою одутловатое, вечно потное, красное лицо театрального декоратора; все знали его за игрока заядлого и едва ли не шулера. Это он познакомил его с Наташей, называя девушку кузиной. Этот человек был ему всегда антипатичен, но сейчас в этом обращении послышалось сочувствие.
— Пожалуйста. Но только, что за фантазия избрать моё табло? Карта совсем не идёт ко мне.
— Э, я нынче в большом выигрыше. Был в корню, теперь попробую на пристяжке!
Он примазал всего рубль, как будто желая этой жалкой ставкой умерить прыть своего противника. Но тот поставил последний золотой.
Все собственные деньги были проиграны.
Он уже хотел подняться, но его соперник испортил все дело:
— Вам дьявольски не везёт.
— Ну кажется и вам не особенно везёт.
— Для меня это пустое. Я сейчас проигрываю, завтра выигрываю. Вы же играете редко. И потом у меня правило — играть до известного предела.
Что это — дерзость, или намёк? Он поспешил ответить двусмысленно и довольно неуклюже:
— Я пределов не назначаю. Иной раз так выходит, что приходится. Коли хочешь пытать счастья, так нечего пытаться остаться в пределах.
— Только не в картах, — едко заметил жених.
Декоратор захохотал и громко прибавил:
— А в любви ещё меньше. Самая рискованная карта предпочтительнее самой, самой... как бы это сказать. Да попросту — всякой бабы.
Пришлось раскрыть бумажник, где лежали вырученные с выставки товарищеские деньги: пятьсот рублей, которые он не успел нынче внести в банк. Вынул оттуда сторублевку.
Он проделал эту операцию медленно, но кровь заливала все его лицо. И ему казалось, — все знали, что он секретарь товарищества, — отлично видят его преступление, и особенно тот.
