Вечер был теплый и ясный; трели соловьев звонко гремели в осиновой роще, оглашая воздух могучей мелодией. Короткие крики страсти чередовались в ней с протяжными стонами тоски, и звонкий хохот радости сменялся звуком рыданий. Деревья не шевелились; голубой сумрак, прозрачный и благовонный, медленно затоплял аллеи сада.
Столбунцов говорил:
— Рыженьких можно разделить на три категории: во-первых, огненно-красные, с бурыми веснушками и белыми ресницами. Этот сорт, говоря откровенно, годится только для аматеров. Второй сорт — матово-бронзовые с карими глазами и веснушками только у носа. Их в свою очередь нужно подразделять на три отдела…
Столбунцов потирал бритые, как у актера, щеки и все говорил и говорил, а Грохотов глядел на него во все глаза и думал о горелке «Ауера», которую он еще не успел приобрести.
Опалихин засмеялся, крикнул что-то через стол раскрасневшейся Людмилочке и сказал:
— А теперь позвольте мне, господа, прочитать рассказ одного моего приятеля. Рассказ этот короток, прислан он мне пять лет тому назад и носит заглавие «На берегу Суры». Содержание его слегка соответствует только что поконченному спору и, пожалуй, даже в некотором роде поучительно. Можно ли читать? — повысил он голос и позвонил рюмкой о рюмку, призывая к тишине. Хохот на балконе стих. Вера Александровна крикнула:
— Читайте. — И, наклонившись к уху Грохотова, она прошептала:
— Завтра я приеду к вам и буду глядеть «Воинство ангелов». Хорошо?
Опалихин снова позвонил рюмкой о рюмку. Волна прохлады пришла из-за аллеи и разлилась по балкону ленивой струей. Пламя свеч запрыгало в стеклянных колпачках. Опалихин придвинул к себе одну из свечей, поглядел на Татьяну Михайловну и вынул из бокового кармана своего пиджака маленькую тетрадку.
Кондарев с усталым лицом равнодушно оглядел Опалихина, вытянул ноги и зажмурил глаза. Людмилочка шепнула Столбунцову:
— Я не куропатка и не перепелка. Зачем же меня шпиговать?
Столбунцов прошептал в ответ:
— А я перепил и даже очень.
Опалихин громко прочитал:
На берегу Суры
— Пишу именно тебе, — читал Опалихин, — так как последние годы моей жизни окончательно убедили меня в тех взглядах, которые ты когда-то развивал передо мною. В то время я не верил тебе и ужасно волновался в минуты наших споров. Но времена изменчивы, а жизнь сажала меня в такие рытвины и овраги, что от всех моих розово-сладких воззрений остался теперь один только лопух. Увы, они опочили, эти воззрения. И теперь я свято верю, например, что на земле нет ни героев, ни ничтожества, ни святых, ни грешников, ни глупцов, ни умных, ни подлецов, ни так называемых честных людей, а есть просто-напросто люди. Правда, люди бывают чуть-чуть получше и чуть-чуть похуже. Но это маленькое «чуть-чуть» находится в страшной зависимости от: наследственности, воспитания, состояния здоровья, климата, книг, имеющихся в моей библиотеке, общества, среди которого я живу, тех обстоятельств, в которых запирает меня судьба, и вообще, все это «чуть-чуть» есть продукт 200 тысяч причин, совершенно от меня независимых, и имя которым легион. А при таких условиях весь наш духовно-моральный багаж сводится к нулю, так как, собственно говоря, не наш багаж, а багаж того легиона.
