«Не все жалеть можно», — думал он и проходил дальше в поле. Но там он внезапно останавливался точно перед какою-то стеною, долго глядел себе под ноги, на траву межи, поседевшую от росы, как мех, и затем круто повертывал назад, на темнеющий двор.
Его звали ужинать, но он не пошел. Жена вышла к нему несколько встревоженная, с печальными глазами, попробовала его лоб рукою, ласково поговорила с ним и ушла спать, а он все ходил по двору, и странное беспокойство все росло и росло в его сердце. Наконец, когда уже весь двор погрузился во мрак, и розовые бугры погасли в поле, он внезапно подошел к людским избам, вызвал разоспавшегося конюха и приказал тотчас же оседлать себе лошадь. И он торопил конюха, беспокойно касаясь рукой его плеч, точно он собирался ехать к умирающему. А затем, усаживаясь уже в седло, он старательно застегнул все крючки своей поддевки и осторожным шагом выехал за ворота. Некоторое время он ехал тем же осторожным шагом, поглядывая вокруг с тревогой и беспокойством в глазах. Он и сам не знал, куда и зачем он едет теперь, он только чувствовал, что сейчас к нему подошло то, что требовалось разрешить немедленно же и раз навсегда. И он то и дело оправлял на себе поддевку, как бы приготовляясь к чему-то решительному. И вдруг он бешено ударил каблуками бока прыгнувшей от этого удара лошади. Его лицо осветилось смелостью и злобой; лошадь понесла, пригибая вниз голову и крутя шеей, а он злобно рвал повода и думал: «К черту всю эту грязную канитель! Переведаться с ним в честном бою и сейчас же! А там крышка!» Лошадь несла, и топот ее ног будил тишину поля звонкими ударами молота; ветер шумел в ушах Кондарева, а он бешено думал:
«В честном бою, и к черту!»
Он скакал к Опалихину. В самых воротах он осадил лошадь таким резким движением руки, что та сразу села на задние ноги.
А он тихо слез с седла и повел лошадь за собой к каретным сараям.
Лошадь тяжело раздувала бока и стряхивала с удил пену. Он привязал ее у столба к железному кольцу, и, снова оправив на себе поддевку, оглянулся на опалихинский дом. Он измерил его сверху донизу злобными глазами, как врага.
Весь дом спал; только из окна кабинета лился свет и белым пятном лежал на траве подорожника. Кондарев с спертым дыханием направился к этому окну. Тихо и осторожно, слыша биение своего сердца, он приложился лбом к холодному стеклу окна и заглянул в кабинет. Опалихин сидел за письменным столом и работал, подводя какие-то счета. Очевидно, он готовил отчет по обсеменению. Кондарев оглядел всю его сильную фигуру со вниманием, тихо стукнул в окно пальцем и, спрятавшись затем за косяк окна, стал наблюдать за Опалихиным из-за прозрачной ткани гардины. Его сердце громко стучало, наполняя голову туманом. Он увидел, как Опалихин, бросив перо, спокойным движением повернулся к окну; его глаза были светлы и холодны. Кондарева точно ударил этот ясный взор, и он с ненавистью подумал:
