— Вот теперь я что-то не припомню, Сергей Николаевич, как это ты говорил: если жизнь столкнет одного из нас с другим…
Опалихин рассмеялся и сказал:
— Так каждый волен считать за собой все пути открытыми.
— Так неужели же все? — спросил его Кондарев, жмуря глаза, и подчеркивая слово «все».
— Все, — повторил Опалихин твердо.
— А если я употреблю мошеннический прием?
— А «уложение о наказаниях»? — вопросом же ответил Опалихин.
— Так неужели же ты признаешь только одно «уложение»? — воскликнул Кондарев со скорбью в голосе.
Опалихин оглядел его спокойными и ясными глазами.
— А тебе чего же еще надо? — спросил он насмешливо.
Кондарев беспокойно завозился на стуле.
— Ну, хоть признай слово «стыдно», — снова воскликнул он. Все его лицо выражало бесконечные муки, и он ждал ответа Опалихина с тоскою в глазах.
Опалихин отвечал:
— Стыдиться надо только глупости.
Кондарев вскочил со стула и беспокойно заходил из угла в угол.
— Ну, а слово «нехорошо»? — спросил он, останавливаясь перед Опалихиным и все еще взволнованный. — Что ты о нем скажешь, об этом слове?
— Об этом слове? — переспросил Опалихин с холодной усмешкой. — Об этом слове исписали целые пуды бумаги, а на проверку вышло: нехорошо для всякого, да вкусно для Якова.
Он звонко рассмеялся. Кондарев долго и внимательно глядел в его ясные глаза и, наконец, махнул рукой.
— Ты за своей верой, — сказал он устало, — как за каменной стеною; тебя не вышибить оттуда никакой пушкою. Что же, может быть, ты и прав!
Опалихин надменно улыбнулся.
— Моя вера хороша уже тем, — проговорил он, — что она проста и чужда путаницы. А это, ей-богу, большое достоинство.
Кондареву хотелось злобно крикнуть:
— А у собак еще проще!
Однако он не крикнул этого и снова беспокойно заходил из угла в угол, заложив руки в карманы и устало глядя себе под ноги.
— А я тебя вот еще о чем спрошу, — заговорил он, наконец, после долгой паузы, в то время, как Опалихин спокойно прихлебывал свой чай. — Так вот о чем, — снова повторил он, — почему по богословской легенде бесконечно злое существо диавола создано из бесконечно благого ангельского? Почему? Неужто в целом мире не нашлось другого более подходящего материала? Как ты об этом думаешь? — И Кондарев уставил на Опалихина тусклый взор.
Опалихин звонко расхохотался.
— А я об этом никак не думаю, — сказал он, — да и тебе не советую!
— Нет, отчего же, — усмехнулся деланной улыбкой Кондарев. — А я об этом думаю вот как, — продолжал он. — Я думаю, что, если большое зло создано по легенде из большого блага, так только потому, что оно самый подходящий для этого материал; я думаю, что в психологии между двумя крайностями расстояние гораздо короче, чем между серединой и любым из концов. Понял? По математике это, может быть, абсурд, а в психологии — аксиома, и из Павла Иваныча Чичикова ничего, кроме Чичикова, не вылепишь, а из Ивана Грозного мог выйти Антоний Великий!
