-- Стойте!
Врач застыл на месте, a за ним мы с Мартой. Вюртембержцы там, на гребне грозной стены, вдруг замолчали, вытащили трубки из зарослей своих рыжих бород.
Раненых здесь не было. Ночной мороз добил всех до одного.
Зимние сумерки, туман, упорный снегопад, небеса какого-то грязного оттенка, небеса злые, давящие, с фиолетовыми прожилками, обожравшееся, уверенное в своем праве и потому медлительное воронье, скелеты вековых дубов.
И на эту мешанину тумана спускается вечер, и все расплывается, все размыто, все беспредельно, все огромно, все нереально.
Марта и мы с врачом приплясываем на скользкой дороге, скрестив руки на груди, нелепые, жалкие. Hac разбирает идиотский смех. Внезапно пушечный выстрел,
совсем рядом, приводит нас в себя. Мы вздыхаем с облегчением, выпрямляем согнутые спины, идем вперед.
-- Тише! -- бросает Марта.
Ho второго выстрела не последовало. Тишина разрастается беспредельно.
-- Слушайте...
Мы поворачиваем голову, вслушиваемся в неясное бормотание. Там, на обочине, какие-то коленопреклоненные люди, недвижные, словно изваяния, читают молитвы.
-- Отходную читают!
-- Да нет, я о другом! -- твердит свое Марта.
Приходится напрягать слух. Сквозь молитвенный бормот мы различаем какой-то слабый стук, даже, скореe, треск, удары клювов. A в небе воронья уже нет.
Мы усаживаемся в повозку, но метров через десять Бижу решительно останавливается.
-- A ну, мужайся! B лазарете y нас имеется овес для мобилизованных лошадей!
Ho ни мольбы, ни угрозы не способны сдвинуть Бижу с места.
-- Я ведь не как Трошю обещаю,-- заявляет врач,-- y нас действительно есть овес...
-- По-моему, нам лучше сойти, он совсем из сил выбился.
Ho даже с пустой повозкой Бижу не желает двигаться, сколько мы ни тянем его за узду, ласкаем, подбадриваем.
Ho тут Марта, которая даже на колени перед Бижу опустилась, подзывает нас.
Снегом чуть запорошило груду костей, валяющихся поперек дороги. Не хватает самых пустяков, чтобы восстановить полностью лошадиный скелет.
-- Не в первый раз я такое вижу,-- вздыхает врач, и мы с ним сошвыриваем ногами в придорожную канаву останки трап-езы какой-нибудь пехотной роты.
Бижу трогается рысцой, даже не дав нам времени впрыгнуть в повозку. O-вес! Эти два слога еще пробуждают в его памяти что-то далекое.
Разрозненные записu с пямницы 2 декабря
no воскресенъе 4-го,
выправленные и дополненные в последующие дни.
Шампиньи. Пробуждение: рушатся потолки, разлетаются в щепы перегородки... Порa удирать подобру
