И, окончив деловой разговор, Долохов расстегнулся (под сюртуком был белый жилет), попросил чаю и стал разговаривать, беспрестанно отводя разговор от партизанского дела, на которое наводил Денисов, рассказывал свои похождения, и Петю своими расспросами.[725] Как настоящий страстный охотник не любит говорить без цели про охоту, так Долохов не любил говорить про свою партизанскую службу. Он расспрашивал Петю про его родных, знакомых, про штабных и[726] [рассказывал] анекдоты о разных генералах. Петя, наслышавшись прежде о необыкновенной храбрости Долохова, заезжавшего в самую середину французов и выхватывавшего оттуда людей, и про жестокость его с французами: он убивал всех пленных, — с любопытством, усиливаемым еще тем невольным уважением, с которым[727] обращался с ним Денисов и его офицеры, смотрел на эту акуратно, чисто одетую, медлительную, сколоченную как из железа, фигуру, и на холодное, неподвижное лицо с ямочками в губах.
— А этот давно у тебя мальчик? — сказал Долохов, указывая на барабанщика, который присел у двери.
— Нынче взяли, да я оставил его при себе. Куда его посылать, ведь умрет дорогой.
— А ты их куда посылаешь? — спросил Долохов с чуть заметной улыбкой.
В это время Лихачев пришел доложить, что Тихон пришел.
— Подождать, — сказал Денисов, видимо увлеченный разговором.
— Посылаю под ’осписки, — возвысив голос, сказал Денисов. — Мне там дела нет, а я на свою душу не беру и полагаю, что это… — Денисов вперед горячился, ожидая возражений от Долохова. Но Долохов, видимо, не хотел вступать с ним в спор. Он перебил его.
— У меня такой один живет тоже — повар Ожеро. Да какой повар, брат. Из лошадиного филе такие котлетки делает, что пальчики оближешь. В первый день, как его взяли, — Долохов улыбнулся одним ртом, — я его хотел уж отправить — я тоже отправляю их, только в другое место и без расписок, — нахмурившись, вставил он, — так он мне из мерзлого картофелю 7 разных кушаний сделал. Хороший повар.
Но Денисов не улыбнулся даже истории о котлетках, он нахмурился и хлопнул кулаком по столу.
— Этого,[728] братец мой, я не понимаю, — начал он, — как ты, человек такой х’аб’ости, можешь унижать себя до этой жестокости.
Долохов улыбался молча, покачивая головой с выражением снисходительного презрения, которое еще больше рассердило Денисова.
— Ну разве тебе трудно отослать 30 ли, 300 ли человек под конвоем в город, чем марать, я п’ямо скажу, честь солдата.
Холодный блеск вспыхнул на мгновенье в глазах Долохова, но он заговорил тихим голосом, обращаясь к Пете.
