Наставления моей матери.
Я запомню их навсегда. Первое — никогда ничего не принимать от незнакомцев. Следущее, намертво засевшее в моей голове и на всю жизнь повлиявшее на мою сексуальную жизнь, она сказала мне, когда я вернулся от врача «для нормальных». Она отвела меня в сторону и, посмотрев прямо в глаза, сказала: «Мальчик мой, ты не должен заниматься сексом с мужчинами, так-то мешается кровушка!»
Происходит кровосмешение.
Но в ее случае это не было расистским высказыванием, она только хотела дать мне понять, что таким образом я мог бы заразиться сифилисом или, что еще хуже, заразиться идеей стать «гомиком». И вот это «мешается кровушка» звучало как угроза, металось в моей голове подростка, отдавалось в ушах, ужасно пугая меня.
И благодаря этому наставлению я смог избежать болезней.
Возвращаясь к тому солидному господину, я помню еще, что у него было много колец, браслетов и золотых цепочек, и еще от него странно пахло, очень сильно, до рези в носу, этот запах стал частью моих подростковых запахов.
Чтобы воскресить в памяти запахи моей жизни, я вернулся в те места, куда меня привозили мои мучители: на пустыри, рядом с кладбищем дорожных развязок, где сейчас возвышались огромные кооперативные здания, и стройплощадки на месте снесенных зданий, у старой железной дороги, которая вела в центр города.
И у меня в голове возникали вопросы.
«Куда же они теперь отвозят ребят? А те мужики, наверное, уже старые? Или, может, умерли? Мне хотелось бы увидеть их снова, поговорить с ними, выплеснуть из памяти все воспоминания и, без всякой показной жертвенности, спросить их «Почему?».
Кто знает, что сейчас стало с тем общественным писсуаром, с Фольксвагеном, с корзиной с кокосами, с кровью того солидного дядечки, что с остервенением сражался с коробкой конфет, с моей курточкой в цветах, со старым торговым кораблем, со злым вонючим мужиком.
Что-то ведь осталось.
Я искал, раскапывал, вынюхивал, но ничего.
Я нашел лишь свое безмолвие, воспоминание об отце.
Я перестал прятаться и теперь со своими братьями и сестрами спокойно говорю о своей жизни. Мама беспокоится о моем здоровье и о том, чтобы я не остался один, и все повторяет «Ты, сынок мой, особенный у меня».
Я продолжаю создавать себя, развиваться день за днем, и только это позволяет мне не чувствовать себя посредственностью. Закончив путь по страницам своего дневника, я вернулся к мосту Казанова. Я остановился, чтобы обдумать все то, что я описал, не испытывая никаких мучений. Но неожиданно сильный запах отбеливателя накрыл мое обоняние, постепенно проникая через нос мне в голову, в желудок. Я помню. Туалет находился в каморке под лестницей. Однажды я увидел там соседа по дому, который мочился. Я стал смотреть на него с любопытством и, улыбаясь, он делал мне знаки, чтобы я подошел. И я, не помню, почему, или, может, не хочу вспоминать, пошел к нему. Я оказался головой между его ног, а его жирные грязные руки подталкивали мою голову к его члену, а я плакал и кричал. Я не помню и не хочу вспоминать его руки, которые продолжали толкать мою голову, но теперь уже в унитазе, а потом, во дворе, как будто в порыве освобождения, я бросился в старое корыто для стирки, наполненное водой и отбеливателем, и руки, в этот раз мои руки бились в воде, а все тело было под водой. И тут крики испуганных женщин, худое и бледное лицо мамы, рвота. Почему я кинулся в это корыто? Потому что я хотел поиграть в прятки, как другие мальчишки? Или потому что я хотел спрятаться от злости и мерзости этого мира? Тогда еще я не представлял, что встречу на своем пути и сколько еще раз мне придется почувствовать жаждущие руки этих мужланов на своем детском тельце. И что я никогда не открою правды. Правды маленького мальчика. Как же это возможно, чтобы никто из этих мужчин никогда не чувствовал угрызений, чтобы они уничтожили все мечты и самый прекрасный беззаботный возраст? Неужели они никогда не думали, что перед ними ребенок? Мне хотелось играть, радоваться своему детству, пусть и очень бедному. Но все было по-другому, каждый раз, как они обнимали мое тело своими мерзкими руками, они забирали часть моей невинности.
