Мяуканье путающегося в шерстяном свитере котенка оглушало, а глаза после лесных потёмок все еще не могли привыкнуть к яркому свету.
— Мика! — голос у Бранова такой, будто его тоже «блином» накрыло. Сдавленный, хриплый. — Мика, тянись. Тянись!
С трудом развернув голову так, чтобы не захлебнуться в луже грязной воды, я увидела аспиранта, прижатого к земле распластанной сетью. Одна лишь мысль, что сеть не сверкает серебром и не звенит, успокоила. Значит, обыкновенная, крупного плетения. Сжиматься, разрезая тело, не станет, а значит, шевелиться можно.
Подтверждая мою теорию, в одну из ячеек аспирант-то и просунул руку и теперь изо всех сил тянулся ко мне.
Повошкавшись, я тоже втиснула ладонь в прореху.
— Тянись. Тянись! — пыхтел Бранов, но сеть прочно фиксировала тело, и даже на пару сантиметров сдвинуться не удавалось.
Но я старалась. Из последних сил. Еще немного, и рука у меня точно оторвалась бы.
На мгновение кончики пальцев аспиранта скользнули по моим. Золотые огоньки, словно искорки бенгальских огней, разлетелись в разные стороны, но победный крик заглушило чавканье ног по сырой земле.
— Лежать! Не двигаться!
Острие копья сверкнуло и, судя по звуку, вонзилось-таки в землю. Я с визгом одернула руку, зажмурившись.
Бранов охнул и затих. Позабыв, как дышать, я открыла глаза, отчаянно надеясь, что копье не пронзило аспиранта насквозь. Ведь если так… я от разрыва сердца умру на месте!
Обошлось. Бранов все так же лежал на животе, прижатый к земле сетью, а между растопыренными пальцами протянутой ко мне руки расположилось копье. Причем воткнуто оно было с такой силой, что едва ли не по самую кромку бандажа ушло в сырую землю.
С трудом я скосила глаза на возвышающуюся над нами грозную фигуру метателя копья, бьющего себя по бокам не то от раздражения, не то от возбуждения длинным гибким хвостом.
Хвостом?! Так, погодите…
Шея у меня от неудобного положения уже успела порядком закостенеть. Оттого голова, приподнятая над лужей, тряслась, будто меня нехило контузило.
Пару тройку раз.
— Маду, сюда!
Сверкнув кошачьими глазами, наш надсмотрщик ринулся прочь. Копье предусмотрительно выдернул. Бранов тут же облегченно выдохнул и аккуратно подтянул руку к себе. От беды подальше.
— Яфа… милая!
Прозвучало с таким облегчением и нежностью, что я снова попыталась приподняться, чтобы видеть как можно больше.
Кошкотенка уже достали из шерстяного плена Брановского свитера, развязали передние лапы, и теперь другой кошкот, тот, кого назвали Маду, прижимал кроху к себе.
