В перерывах между частями симфонии я читал ему наизусть стихи, по большей части Пушкина. Пушкин его размазывал по канатам. А финальная часть Девятой, «Ода к радости», просто уничтожила.
Я сам не понимал уже, где нахожусь. Музыка поднимала и уносила в небесные чертоги Элизиума, о которых грезил Бетховен. Ликование и радость волнами укачивали меня.
Пришел в себя я от тишины. Компакт-диск закончился. Не в силах слушать сейчас что-то другое, я выключил радио.
***
– Хозяин, а хозяин?
Робкий голос в голове так не походил на грубый рык, что я не сразу обратил на него внимание. Кажется, мы поменялись ролями. Что ж, попробую говорить с ним тоном главного.
– Ну, чего тебе?
– Что это было, хозяин? Я никогда за всю жизнь не пробовал такого прекрасного блюда!
– Это музыка. У нас, на Земле, её много.
– А ты накормишь меня ещё прекрасным? И тем, другим, где «я помню чудное мгновенье» и «я вас любил любовь ещё быть может»?
– Накормлю, – пообещал я, – если будешь хорошо себя вести.
– О, я прекрасно буду себя вести! Я тебя больше не побеспокою, только корми меня своей чудесной едой!
Хорошо, что я помню много стихов.
После Пушкина нас ждут еще Лермонтов, Блок, Пастернак…
Да, и обязательно заказать абонемент в филармонию!
Нужно заботиться о правильном и полноценном питании домашних питомцев. Тем более – демонов. Особенно – внутренних демонов.
Я вышел на двор. Многорукая красотка взглянула на меня презрительно, через плечо. Внезапно заинтересовавшись, она повернулась ко мне полностью, опустила блестящие орудия убийства и даже улыбнулась. Видимо, божественным глазам была зрима моя победа. Я кивнул и улыбнулся ей в ответ. С богинями лучше жить в дружбе.
С утра мы не продвинулись ни на шаг. Я ещё держался, а Маша уже хлюпала носом. Да, не такого приёма мы ожидали, стоя на Земле над нашими трупами в жарко полыхающем автомобиле.
Хвост очереди с каждым часом отдалялся, и мы уже ничего не видели, кроме прихотливо изгибающейся цепочки неподвижно стоящих людей В основном тут были японцы. Большинство – в современной одежде. Безликие деловые костюмы, у женщин – строгие закрытые платья. Но попадались и кимоно, и хакама, и гэта, и таби вместо туфель.
Все молчали, и мы тоже. Мне казалось, что звуки нашей речи мешают окружающим, и они только из деликатности не показывают нам своего раздражения.
Обняв Машу, я взмолился в голос:
– Господи, да забери же ты нас отсюда!
Стоявший впереди нас пожилой японец в простонародной одежде, но с самурайским мечом, обернулся и спросил, неожиданно широко улыбнувшись:
