Если кто-нибудь спрашивает меня, что я преподаю, говорит один из моих коллег, почему я никогда не могу ответить «писательское мастерство», не испытав при этом чувства неловкости?
Индивидуальная беседа со студентом. Студент упоминает какой-то факт из своей жизни и говорит:
— Но вы это уже знали.
— Нет, — отвечаю я, — не знала.
Студент, похоже, раздосадован ответом.
— Разве вы не прочли мой рассказ?
И я объясняю, что никогда автоматически не рассматриваю литературное произведение в качестве автобиографического. А когда я спрашиваю его, почему он считает, что мне следовало понять, что он пишет о себе, он озадаченно смотрит на меня и говорит:
— А о ком еще мне было писать?
Одна моя подруга, работающая сейчас над мемуарами, заявляет: «Мне не нравится думать, что писательский труд — это своего рода очищение души, потому что мне кажется, что если подходить к делу именно так, то хорошей книги не написать».
«Не стоит надеяться, что с помощью сочинительства можно обрести утешение в горе», — предостерегает Наталия Гинзбург[35].
Но обратимся затем к Исак Динесен[36], которая считала, что можно сделать горе терпимым, если написать о нем рассказ.
«Полагаю, я сделала для себя то, что психоаналитики делают для своих пациентов. Я выразила на бумаге некую эмоцию». Вирджиния Вулф пишет о своей матери, мысли о которой неотступно преследовали ее с тринадцати лет (когда ее мать умерла) до сорока четырех, когда «в большой и явно непроизвольной спешке» она написала роман «На маяк». После этого ее одержимость мыслями о матери прошла: «Теперь я больше не слышу ее голоса и не вижу ее».
ВОПРОС. Зависит ли сила катарсиса от качества того, что ты пишешь? И если человек достигает катарсиса, то есть очищения души с помощью написания книги, имеет ли значение, хорошая у него получилась книга или плохая?
Моя подруга также пишет о своей матери.
Писатели любят цитировать Милоша[37]: «Когда в какой-нибудь семье рождается писатель, этой семье приходит конец».
После того как я вывела в одном из написанных мною романов мою мать, она мне этого так и не простила.
А Тони Моррисон[38] называла списывание персонажа с реального человека нарушением авторских прав. Жизнь человека принадлежит ему одному, говорила она. И кто-то другой не имеет права использовать ее в художественной литературе.
В книге, которую я читаю сейчас, автор говорит о людях слов, противопоставляя их людям кулаков. Как будто слова не могут быть также и кулаками. И часто не превращаются именно в кулаки.
