Воды нет, только спирт во фляжках. Раненым тут же вкололи промедол и дали выпить спирт. Ребята — «под балдой», мы спокойно их перевязывали. Это противошоковое средство командир ещё с Афгана помнил. Во-первых, у раненого циркуляция крови улучшается. Во-вторых, шок болевой проходит. Мы через каждые сорок минут жгуты снимаем и бьём руками по мышцам, чтоб кровь шла. Иначе военная медицина им конечности потом точно отрежет.
Счёт времени к тому моменту я уже потерял. Но дело шло к вечеру, темнело. Мы подсчитали боеприпасы: на десять стволов четырнадцать магазинов, две гранаты в подствольнике, две ручные гранаты и ножи. Вернее, гранаты было три. Но свою я «зажал», её даже не считал. Она была у меня под животом в штанах зашита. Если вдруг наступит момент, то я говорю: «До свидания», выдёргиваю чеку — и всё…
Две гранаты я отдал Толе и говорю: «Храни, раненые на тебе. Если что, то чтобы пацаны в плен не попали, ты их подрываешь». Я знал, что с ними в плену может произойти. И, как это ни страшно осознавать, подорвать их — это было лучшее, что мы могли в такой ситуации для них сделать.
Видим: во дворе у гаражей будка стоит, на сортир похожая. Расстояние до нас — метров пятнадцать-двадцать. И тут из неё самые настоящие афганцы полезли, в характерных шапках «пуштунках»!.. Говорю: «Толя, огонь на поражение!». Он: «Командир, представляешь, что после этого будет, когда «духи» на нас пойдут?». Я: «Понимаю». И мы открываем огонь. Афганцев к тому моменту вылезло уже человек пять. Мы их, как в тире, и положили…
Заскакиваем назад в подъезд. Я: «Ну что, надо прощаться…». Я ведь понимаю, что если сейчас будет контратака, то мы ничего сделать не сможем. Сели мы все дружненько, и я говорю: «Представляете, пацаны, нас посмертно наградят. Ордена дадут». И тут все как заржали, просто истерический смех начался… Это был даже не смех, а гогот какой-то. Поржали немного, стресс спал.
И тут видим: заходят самолёты. Сначала два, они по проспекту чем-то отработали. Потом один идёт на боевой разворот. А я сижу, смотрю на него (сверху открыто всё, крыша-то сгорела) и говорю: «Сейчас по нам жахнет!». Хорошо, что у него бомб было только на два захода — нас только взрывной волной задело. Думаю: ушёл. Нет, собака, разворачивается и начинает из авиационной пушки лупить! Как по линейке прошёлся, один снаряд за одним! Хотя мы укрылись вроде, но снаряды были осколочные, посекло нас серьёзно. Самолёт улетел.
Я сел на ступеньки. (А сидеть горячо: вместо штанов лохмотья, снизу печёт, ноги босые, подошвы на ботинках нет — вместо неё какая-то фанера прилипла.) Сижу и говорю: «Боженька, если ты есть, выпусти нас отсюда живыми! Покрещусь, только выпусти! Спаси пацанов, они же молодые совсем!». Да и сам я был молодой, жить мне тоже очень хотелось…
