– Откуда ты все знаешь? – с опаской спросила Марина, осторожно трогая член. От чего он снова начал набухать. – Ой! Что это?
– Это МПХ! Ты же в медицинском учишься, должна знать! – подъебнул я.
– Чего? – удивилась девушка. – Что за МПХ? Этот… гм… орган называется… гм… пенис! И я не про… него спросила, а про его состояние!
– Снова эрекция! – обрадовал я подругу.
– Слова знаю, значение знаю… Но чтобы вот так всё вживую видеть и испытывать… – задумчиво проговорила Марина, продолжая трогать этот самый МПХ, от чего тот становился всё крепче и крепче. – Жаль, что не выйдет ничего!
– Почему? – удивился я такому странному переходу. – Что не выйдет? Ты о чем?
– Второго раза у нас сейчас не выйдет! – смущенно сказала девушка и, перестав играться с членом, посмотрела мне в глаза. – Половина шестого уже! Тебе пора на службу. Да и мне… Мои сослуживцы сейчас вернутся с аэродрома. Но мне и так хорошо… Я люблю тебя!
– Я тоже тебя люблю!
– Правда?!! – подалась ко мне всем телом Марина.
– Честное комсомольское!
Удивительно… Я так просто, совершенно не напрягаясь, признался в любви. Никогда у меня такого не было. Женщин было много, даже три официальных жены, но настоящих глубоких чувств я никогда не испытывал. Впрочем… Я старая циничная сволочь – даже теперь я не был уверен, что то чувство, которое возникло у меня к Марине, называется любовью. Да и как ее узнать, любовь эту? Это с болью не запутаешься – как резанет, так сразу все ясно. А тут – «сердечный укол», как французы говаривают. И уж, будь добр, ставь диагноз лично…
– Я бы так и лежала! – грустно сказала девушка. – До полудня, до вечера, до понедельника, до конца месяца…
– Нельзя! – ответил я, обуреваемый аналогичным желанием. – Служба!
– Да, – вздохнула Марина.
За стенами палатки стало совсем светло, и внутри всё было прекрасно видно. Мы начали неторопливо одеваться, иногда обмениваясь поцелуями и легким поглаживанием, подсознательно стараясь затянуть расставание. Ведь неизвестно, где мы окажемся сегодня днем, что уж говорить про завтрашний день. Марина будет в самом защищаемом месте группы Глеймана, но мне ли не знать, что на войне случается всякое и беззащитные госпитали вырезаются врагом полностью: и раненые, и медперсонал. А мне, похоже, вообще предстоит идти на самом острие прорыва…
Одевшись и выбравшись из палатки на свежий, бодрящий прохладой утренний воздух, мы больше не говорили, просто обнялись и долго стояли. В реальность нас вернуло деликатное покашливание. Мы разомкнули объятия и посмотрели в сторону звука: неподалеку хмурил брови давешний лысый дядька – главврач.
