— Не знаю, — упорствовал Чакыров, — но политические разговоры вести запрещаю!
— Это не политика, — хлюпал носом поп из Налбантларе. — Это кровь сочится из моего сердца!
— Ну и оставался бы там! — злился поручик. — Мы тебя за волосы не тянули!
— Тысячу раз ругал себя. Эх, если бы можно было вернуться…
— Погоди немного, — не очень уверенно отвечал поручик. — Скоро Гитлер пустит в ход новое оружие. Однако нас это не касается, мы собрались, чтобы выпить и закусить!
— Тьфу, антихрист!
В то время как препирательства между ними усиливались (потому что каждый твердил свое и каждое утверждение исключало другое — с одной стороны, трагедия России, с другой — опасность политических разговоров), отец вертелся вокруг матери и говорил, говорил. Алкоголь быстро выветривался из его мощного тела, лишь иногда он давал о себе знать в громко произнесенном слове — взрывался, как фейерверк, и угасал.
— Я был на пороге открытия, — тихо рассказывал отец. — Все я обдумал и проверил. Состав почвы благоприятствует, Тунджа рядом, все условия. Я был на пороге открытия…
— Кто же тебе мешает? — спрашивала мама. Это был вопрос, который смущал отца своим безразличием и невозможностью ответить на него.
— Эту долину можно превратить в сад! — горячо доказывал он. — Тут могут произрастать субтропические культуры! Выращивание их увеличит доход людей. И все это хотел сделать я. Я!
— Кто тебе мешает? — снова равнодушно спрашивала мама.
Одним прыжком отец оказывался между попом и поручиком.
— Хватит болтовни! — раздавался его отчаянный крик. — Подведете вы меня под монастырь! Я хотел прославить эту долину! Я хотел…
— Опять фантазии, — прерывал его поручик Чакыров. — Надоело мне все!
— А и вправду, — наивно моргал глазками поп. — И вправду — сначала сделай, а потом уж говори…
— Уходите все! — кричал отец. — Не хочу я из-за вас гнить в тюрьме! Уходите сейчас же!
Они шли прочь, толкая друг друга, бормоча ругательства сквозь зубы, клянясь «никогда больше не переступать порога этого дома», мешкая в дверях, на прощанье грустно обшаривали глазами стол с едой и выпивкой, готовые растаять во мраке, и вдруг вспоминали, что позабыли про смотрителя минеральных ванн. Развалясь на стуле, он крепко сжимал рюмку, и ритмичное движение руки от стола ко рту и обратно было единственным признаком жизни в его теле, а над ним раскачивался Савичка — амплитуда его, необъяснимая никакими физическими законами, земное притяжение будто вообще перестало действовать, однако самым странным было то, что он не проливал ни капли, когда наполнял рюмку смотрителя вином — и снова ритмичное движение от стола к губам, и снова ритмичное раскачивание над головой, — они будто составляли какой-то механизм с единой двигательной системой.
