— Умер, значит, горемыка, — бормотал он. — Господи, помилуй!..
Отец произносил эти слова по-русски и, размахивая кадилом, строил гримасы, а остальные, даже мама, тряслись от смеха.
«Представление» незаметно перерастало в необузданную оргию. Насмехаясь над жизнью и смертью, они сбрасывали узы приличий, собственной неполноценности, условностей. Все четверо оголялись до пояса, брали метлы и «оседлывали» их, кто-то втыкал бутылки из-под лимонада за пояс, кто-то набрасывал на голову скатерть со стола — и начинался турецкий танец. Из-под кровати извлекали ночной горшок, мыли его, наливали туда вино, бросали куски мяса — и ходила чаша по кругу. Поручик Чакыров выхватывал шашку и размахивал ею, будто рубил капусту, а может, и головы, да, наверняка он рубил вражеские головы, но в глазах его не полыхал патриотический огонь — взгляд был тупой и по-овечьи покорный.
С упоением, ничего не видя вокруг, поп из Налбантларе отплясывал на месте казачок, старательно притопывая и прихлопывая — все это походило скорее на некий ритуал, чем просто на танец. А напротив танцевал отец, во всем подражая попу — сохраняя ритм, он по-клоунски ломался, путал фигуры, соединял правильные и красивые движения с кривляньем. Потом к ним присоединялся и Савичка, которому в конце концов тоже разрешалось закусить и повеселиться, и, так как он торопился поскорее «набраться» и пил большими жадными глотками прямо из бутылки, ноги у него очень скоро становились ватными, он слегка подпрыгивал — как лопоухие медвежата, которых водят по ярмарке. В углу смотритель ванн верещал по-козлиному, это единственное, что он умел делать и делал долго и упорно — коза зовет козленка, голодная коза, коза, которую закалывают, коза, на которую нападают волки: смотритель надувался, блеял и, недовольный, что его искусство не оценено должным образом, краснел от натуги, пока мама не принуждала себя вымолвить: «Господин Славчев, а ведь вы действительно блеете, как коза…»
Около полуночи возбуждение переходило в усталость и меланхолию — без видимой причины что-то менялось в атмосфере, в настроении, даже во вкусе вина и еды. Первым улавливал перемену опять-таки поп. Весь в поту, он обрушивался на попавшийся стул, запускал пальцы в свою редкую бороденку и тянул нараспев:
— Матушка Россия гибнет, братцы! Гибнет матушка Россия!
— Эй, поп, по шее получишь! — вяло предупреждал поручик Чакыров. — Какого рожна тебе надо?
— Ты не знаешь, что такое матушка Россия, молодой человек! Не могу я тебе этого объяснить.
