Ее связанные спереди руки поднимаются ко рту, щеки раздуваются до предела. С нижней губы на костяшки пальцев стекает густая струйка слюны. В глазах вспыхивает озорной блеск.
Меркуриал понимает, что происходит, когда становится слишком поздно.
Джес наклоняет голову набок, перебрасывая волосы с одной стороны на другую. Становится виден ее череп, с которого исчезла часть рогов.
Три из них отломаны. На оставшихся шишках запеклась кровь.
«Где?..»
Нет, только не это.
Рога у нее в ладони.
Свифт пятится, шаркая ногами по камню, и тянется к висящим на боку дубинкам…
Рука Эмари сжимается в кулак вокруг рогов, который устремляется вперед. Костяные отростки торчат между плотно стиснутых пальцев…
Меркуриал нашаривает дубинку…
Слишком медленно. Рабы Ниимы даже не успевают понять, что происходит…
Кулак Эмари проносится перед его лицом, и три рога прочерчивают глубокие царапины от подбородка до лба. От боли перехватывает дыхание, глаза заливает красным. Он выхватывает дубинку, но та выскальзывает из его пальцев.
Свифт спотыкается и падает, врезавшись плечом в стену. Над ним нависают размытые очертания Джес Эмари, — вывернув запястье, она увлекает за собой с помощью веревки двух рабов, и оба уродца валятся на пытающегося подняться охотника за головами. Она бьет коленом в голову одного из них, и тот с глухим треском ударяется о переносицу Меркуриала. Из его глаз сыплются искры, превращаясь в гиперпространственные полосы. Он ревет от ярости.
Снова открыв глаза, он видит, как Джес бьет высоко поднятой ногой последнего раба. Слышится треск ломающейся шеи, и раб падает.
Пленница отходит назад, перепиливая веревку собственными костяными рогами.
— Эмари!.. — рычит он, пробуя встать.
Она перерезает веревку.
— Прошу тебя, Меркуриал, только не отдавай меня боссу Гьюти. Умоляю.
Джес проводит тыльной стороной пальцев по щекам, изогнув в ухмылке нижнюю губу. Видимо, это какой-то непристойный жест.
Затем она находит одно из отверстий, ведущих через храм хаттши наверх, взбирается в него и исчезает.
* * *
У нее болит голова. Сильно. Рога на ее голове костяные, и отломить их — значит сломать собственные кости. Пришлось совершить немалый подвиг, колотясь макушкой о неприступную каменную стену камеры и ломая отростки один за другим. После каждой попытки приходилось садиться на пол, сдерживая тошноту. Один раз она даже потеряла сознание, но потом снова принялась за дело — бум, бум, бум. Стена стала скользкой от крови, мозг отказывался соображать, но в конце концов три острых костяных шипа оказались в ее ладони.
