Тьму разрывают ярко-голубые огни, словно глаза жуткого, до смерти изголодавшегося чудовища, жаждущего мщения.
Лампочка над головой Теммина вспыхивает желтым.
Потом зеленым.
«Давай, Костик, давай…»
Синджир стреляет из пушек «Мотылька» по торпедам, но каждый раз промахивается. Его уши заполняет отчаянный крик.
Индикатор становится красным.
Капсула стартовала.
Теммин прыгает в гиперпространство за полсекунды до того, как торпеды оказываются в точке, где только что был «Мотылек».
В голове отдается звон и слабое попискивание. Из черноты отдельными пятнами всплывают воспоминания: удар пяткой по кнопке, тряска и грохот, когда капсула вырвалась из своего гнезда в борту грузовика, ощущение невесомости…
Потом — свет. Атмосфера. Жар. Капсула содрогается, словно игрушка в руке рассерженного ребенка. Кажется, все вокруг разваливается на части. Чернота сменяется голубизной, ночь — днем. Место исчезнувшей невесомости занимает ощущение неудержимого падения — вниз, вниз, вниз. Кто-то кричит. В горло упирается чей-то локоть, в подмышку — колено.
Внезапный резкий толчок от репульсорных двигателей.
Хлопок пары парашютов.
Слишком поздно. Слишком быстро.
Бум!
Темнота. Тишина. Воспоминания о случившемся угрожают погрести под собой.
Судорожно вздохнув, Норра нашаривает ручку люка и поворачивает тугой рычаг вниз. Люк отваливается и с глухим звуком падает на песок.
От поверхности Джакку отражается ослепительный свет. Все вокруг заливает яркая пылающая волна. Пальцы нащупывают твердый камень и осыпающийся песок. Живот внезапно сводит, и в следующее мгновение Норра выблевывает то немногое, что успела сегодня съесть.
Перед закрытыми глазами проплывают новые образы прошлого: переплетение труб внутри возродившейся «Звезды Смерти», сражение над Акивой, погоня за Слоун на похищенном СИД-истребителе, шок при виде мужа, наводящего бластер на Канцлера Мон Мотму…
Она снова открывает глаза, уставившись на содержимое собственного желудка.
Планета перед ней — полная противоположность Акиве: мертвая и сухая, а не влажная и кишащая жизнью. Единственное, что их роднит, — это жара, но здешняя заставляет ощущать себя будто внутри глиняной печи. Жара иссушает Hoppy, превращая ее в покрывшийся коркой волдырь. Закашлявшись, женщина вскрикивает.
«Я совсем одна», — думает она.
Стоп. Нет.
Не одна.
«Джес!»
Перекатившись на спину, она видит косо застрявшую в песке капсулу. Люк открыт, и в нем, растопырив руки и ноги, стоит Джес Эмари. Между шипов на ее голове стекает струйка крови, губа рассечена, зубы в приоткрытом рту запятнаны красным.
