— Имре говорит, это не он, а тетка. Дядя Жига его никогда не обижает.
— Все они одним миром мазаны, — веско бросил Чухаи.
В разговор вмешался Фирьяк — пожилой мужчина с длиннющими усами:
— Знаю я этих Шиллеров. Ирма такая же, как ее отец и дед. А те были скупердяями — будь здоров! Чуть ли не собственное дерьмо пожирали от жадности. Служил я у них одно время. И Ирму знаю. Для нее главное — богатство. Однако, честно надо признать, себя она тоже не щадит, работает, как лошадь. С какой же стати ей чужого ребенка щадить? Или еще кого-нибудь? В этой семье главное — деньги. Ирма — баба смекалистая, а Жига — отличный хозяин. Поместье у них, прямо скажем, образцовое. В этом году одной пшеницы соберут центнеров по восемнадцать с хольда. — Он погладил свои длинные усы. — Что до меня, так я этих швабов на дух не переношу. Хозяевами жизни себя считают, заносятся сверх всякой меры.
— Особенно сейчас, когда к власти в Германии пришел Гитлер, — заметил Балинт Чухаи. — Адвокат Бауэр уже начал тут свою организацию сколачивать.
— Знать не знаю никакого Гитлера, — сказал Фирьяк, — и на господина Бауэра с его компанией мне ровным счетом начхать. Я о другом толкую. Как бы мы к этим подонкам ни относились, надо отдать им должное: работать они умеют. И деньгам счет знают. Вот скажи, Балинт, ты же, почитай, всю Венгрию исходил вдоль и поперек: видел ли ты когда-нибудь шваба, который бы в корчме угощал всех и каждого? Я, например, не видел. Венгров — да, сколько угодно. У нас ежели в кармане хоть какие гроши зазвенели, так мы и в радости, и в горе сразу цыган кличем. Не думаем о завтрашнем дне, о жене и детях. Мол, как-нибудь перебьемся. Забываем, что гроши-то эти нам кровавым по́том достались.
— Ну, положим, и швабы умеют веселиться, — возразил Чухаи, — только на свой манер. И в своей компании. А порядочных людей среди них тоже хватает. Да взять хотя бы нашего мастера Петера Шютца. Он прямо говорит: «Да, немецкий — это мой родной язык. На нем и моя мать говорила, и бабушка. С кровью предков я впитал наши традиции и нравы. У нас своя музыка, свои танцы, и праздники мы по-другому справляем. И все же моя родина — Венгрия. Здесь, в Бодайке, похоронены и мой отец, и мой дед, и меня когда-нибудь здесь же похоронят. Пока я жив, я буду говорить по-немецки, но если моя родина Венгрия окажется в опасности, я пойду защищать ее. Как мой прадед в тысяча восемьсот сорок восьмом. И как мой отец в первую мировую воину под Ишонзо. А если понадобится, и жизнь за нее отдам». Вот так сказал Петер Шютц. Я тогда спросил у него, а что он думает об этой организации Бауэра.
