При этих словах Лито непроизвольно погрузился в воспоминания.
— Ах, Монео, — пробормотал он. — В моих путешествиях по лабиринтам моих жизней-памятей я повидал бессчетные места и события, которым я никогда бы не желал повториться.
— Я могу представить Твои внутренние странствования, Владыка.
— Нет, ты не можешь. Я видел людей и планеты в таких количествах, что они потеряли значение даже для воображения. О, какие пейзажи я проходил на этом пути. Каллиграфия чуждых дорог мерцала сквозь пространства и отпечатывалась на моем взгляде, смотрящим в дальнюю даль. Сотворенные природой скульптуры каньонов, круч и галактик заставили меня твердо понять, что я лишь пылинка.
— Не Ты, Владыка. Кто-кто, но только не Ты.
— Меньше, чем пылинка! Я видел людей и их бесплодные общества с таким повторяющимся однообразием, что их чушь наполнила меня скукой, ты слышишь?
— Я нисколько не хотел прогневать моего государя, — смиренно проговорил Монео.
— Ты и не гневаешь меня. Порой ты меня раздражаешь, но не более того. Ты даже не можешь вообразить, что я видел калифов, имджидов, ракаи, раджей, башаров, королей, императоров, принцев и президентов — я видел их всех. И все они — феодальные атаманы. Каждый — маленький фараон.
— Простите мою самонадеянность, Владыка.
— Проклятие римлянам! — вскричал Лито.
Это он обращался внутрь к своим предкам: «Проклятие римлянам!». Смех его жизней-памятей заставил его поспешно бежать от них.
— Я не понимаю, Владыка, — рискнул заметить Монео.
— Это верно. Ты не понимаешь. Римляне разнесли фараонову заразу, как сеятель разбрасывает семена урожая следующего сезона — Цезари, Кайзеры, цари, императоры, царицы, пфальцграфы… Проклятие фараонам!
— Мне абсолютно не знакомы все эти титулы, Владыка.
— Я, может быть, последний из них всех, Монео. Молись, чтоб это было так.
— Как прикажет мой государь.
Лито пристально поглядел на своего слугу.
— Мы — убийцы мифов, ты и я, Монео. Это наша совместная мечта. Уверяю тебя с высоты бога-олимпийца, что правительство — это всеми разделяемый миф. Когда миф умирает, рушится и правительство.
— Так Ты учил меня, Владыка.
— Людская машина, армия сотворила нашу нынешнюю мечту, мой друг.
Монео прокашлялся.
Лито по небольшим признакам распознал нарастающее в Монео нетерпение.
«Монео понимает насчет армии. Он знает, что это мечта дурака, будто армии могут быть основным инструментом управления.»
Поскольку Лито продолжал молчать, Монео подошел к лазерному пистолету, поднял его с холодного пола подземелья и начал его разряжать. Лито наблюдал за ним, думая о том, как эта крохотная сцена воплотила в себе целиком всю суть мифа об армии. Армия пестует технологию, потому что сила машин представляется близоруким такой очевидной.
