Я застал Шарлотту на кухне за генеральной уборкой, поспешно снял пиджак, надел старый рабочий халат и стал ей помогать. До какой степени незаменима наша домработница, мы ощущаем лишь тогда, когда она болеет либо проводит свой, как мы острим, «свободный месяц» в Федеративной республике. От хлопот по хозяйству и впрямь тупеешь, но, если их делить пополам, у них есть и хорошая сторона: за этими хлопотами можно непринужденно болтать о том о сем, а мы с Шарлоттой в те времена лишь изредка заводили доверительные и непринужденные беседы.
Сидя за рулем, по дороге домой я все время думал об этой неприятной истории с поездкой в Москву… Мне стало ясно, что Шарлотта не сама предложила старику свою кандидатуру, что здесь чувствуется рука Кортнера, именно таков его стиль: незаметно подсовывать другим, особенно Шарлотте и мне, лакомые кусочки, а уж если после этого он захочет каких-нибудь привилегий для себя, достаточно будет легкого намека не прямо в лицо, а так, обиняком: это было необходимо, господин профессор, разумеется, не столь необходимо, как в случае с вашей глубокоуважаемой дочерью, нет, нет, господин профессор, но все-таки премного благодарен, господин профессор. А Ланквиц до сих пор так и не уразумел, что Кортнер управляет им, словно марионеткой. При этой мысли я с досадой поглядел на Шарлотту, та приняла это за выражение усталости, бросила работу и поставила на стол рюмку. Потом вынула из холодильника бутылку, налила в рюмку пальца на два и сказала:
— Вечно твоя водка. От такого жадины ничего получше не дождешься!
— Во-первых, — возразил я, — я пью водку, поскольку клинические испытания, проведенные в Англии, доказали, что интенсивность того синдрома, который мы называем похмельем, обратно пропорциональна букету, иначе говоря, содержанию сивушных масел в алкогольных напитках, то есть практически обратно пропорциональна его цене. А во-вторых, я вовсе не жадина. Я просто бережлив, это свойство я унаследовал от своего отца, которому приходилось беречь каждый грош. И наконец, в бережливости есть и хорошие стороны: недаром же нам с тобой удалось многого достичь.
Тут Шарлотта взглянула на меня с улыбкой, которая показалась мне загадочной и странной, и ответила до того серьезно, что я умолк:
— Да, мы с тобой многого достигли, прямо страшно подумать, как много. — И она кивнула мне, грустно так кивнула, и возобновила работу, и не проронила больше ни слова.
Как уже не раз бывало, я и теперь не смог уловить ход ее мыслей. Ее слова, ее взгляд, ее улыбка погрузили меня в раздумья — так, повторяю, уже бывало, и не раз, — но и сегодня, после этой непонятной для меня реплики, Шарлотта прежде всего была удивительно красивой, и мои раздумья сменились чувственным удовольствием, с которым я всегда смотрю на свою жену. Шарлотте минуло тридцать, больше двадцати пяти ей никто не дает; стройная и высокая — сто семьдесят сантиметров, — она ничем, кроме темных глаз, не напоминает своего низкорослого и толстого отца, она удалась в мать, рано умершую, которую я видел только на фотографиях; кстати, может быть, именно поэтому Ланквиц так привязан к своей дочери.
