Подавляя подступившую дрожь, он глядел на темную пустоту, в которой теперь, казалось, уже собственной волей пребывала его рука. Воспоминание о боли не давало пошевелить ею. Разум подсказывал, что из тьмы он извлечет лишь обугленный обрубок.
— Вынь руку! — приказала она.
Он резко выдернул руку и в изумлении уставился на нее. Ничего! Ни малейшей отметины, никаких признаков терзавшей плоть смертной боли.
— Боль возникает прямо в нервах, — сказала она. — Но не может вырваться наружу к другим людям. Впрочем, некоторые дорого бы заплатили за тайну этой шкатулки, — и она спрятала ее где-то между складок своего одеяния.
— Но боль… — сказал он.
— Боль, — фыркнула она. — Человек сильнее любого нерва своего тела.
Пол почувствовал вдруг боль в левой руке, разжал кулак и увидел четыре кровавых отметины там, где ногти впивались в ладонь. Уронив руку вдоль тела, он поглядел на старуху.
— И с моей матерью вы тоже проделали такое?
— Тебе случалось просеивать песок через сито? — спросила она.
Неожиданный резкий вопрос сразу обострил его восприятие: песок через сито. Он кивнул.
— Мы, Дочери Гессера, просеиваем людей, чтобы найти человеков.
Он поднял правую руку, вызвав в памяти свежее воспоминание: «Неужели с помощью одной только боли?»
— Я следила за тобой, отрок, смотрела, каков ты в боли. Боль только ось испытания. Мать учила тебя наблюдать. Я вижу в тебе результаты ее обучения. Суть испытания — кризис и наблюдение.
Слова эти были правдой, и он сказал:
— Да, это так.
Старуха поглядела на него: «Он чувствует правду. Неужели это он? Возможно ли?» Напомнив себе: надежда искажает результаты наблюдения, она справилась с внезапным волнением.
— Ты понимаешь, когда люди крепче верят в свои слова? — спросила она.
— Я вижу это.
Обертоны знания и уверенности звучали в его голосе. Она услышала их и сказала:
— Быть может, ты и есть Квизац Хадерач… Садись, маленький брат, у моих ног.
— Лучше я буду стоять.
— Твоя мать когда-то сидела у моих ног.
— Я не моя мать.
— Успел возненавидеть, а? — она глянула в сторону двери и громко позвала — Джессика!
Дверь распахнулась, показавшаяся на пороге Джессика жестким взглядом обвела комнату. Когда она увидела Пола, ожесточение исчезло с ее лица. Она выдавила легкую улыбку.
— Джессика, ты теперь перестала меня ненавидеть? — спросила старуха.
— Я и люблю и ненавижу вас, — ответила Джессика. — Ненависть — это память о боли, что не исчезнет, а любовь — это…
— Только главное, — оборвала ее старуха, впрочем, ласковым тоном. — Можешь войти, но помолчи. Закрой дверь и позаботься, чтобы нас не прервали.
