С видимым сожалением Матрёна руки всё-таки отняла, ответила:
— Поздно. Не судьба. Прощай, Тимоша, — развернулась и ушла, не оглядываясь.
Направилась Матрёна к родительскому дому, сыновья постоянно у деда с бабкой крутились, да и сама она частенько гостевала у стариков. У крыльца замедлила шаг, заслышав за углом стук молотка и голоса своих отца и первенца. Подумала: «Сарай чинят». Прислушалась.
— Видишь, всякое дело сноровки требует, даже гвоздь при неумелых руках криво в доску войдёт, — учил дед. — Вот ты хочешь мастером по яшме стать, как папенька твой. Так знай: не всякий красоту яшмовую способен высмотреть, душу камня почувствовать, да на свет Божий явить…
Матрёна вздохнула тяжко, не деду, отцу бы сына наставлять, но Егорше всё недосуг. Вошла в избу и опустилась на лавку у окна. Мать пряла на новой прялке: ногой нажимала на педаль, вертелось деревянное колесо, наматывалась на бобину тонкая нить — шлёнка — с накрученным на неё ловкими руками ангорским пухом. Младший внук, не отрываясь, смотрел на бег колеса. Бабушка приговаривала:
— Вот спряду пряжу, свяжу платок пуховый твоей маменьке. Станет она у нас краше прежнего.
Матрёна не выдержала и запричитала:
— Ох, да пропади пропадом краса моя. Что ж за судьбинушка горькая.
Сынишка подбежал к матери и уткнулся в подол. Она посадила его на колени, прижала к груди. Встревоженная старуха, примотав нить, оставила прялку и подошла к дочери.
— Что с тобой, дитятко?
— Не нужна я Егорше и детки наши не нужны. Словно мимо пустого места ходит, холодный как его камень, как яшма его проклятущая! Хоть разок бы слово ласковое сказал. А ночью, как уснёт, всё зовёт басурманку свою. Во сне не меня, её обнимает! Ой, маменька, не могу я больше! — Матрёна зарыдала.
Мать подсела к ней, обняла и сама заплакала, заревел сынишка. Тут дед со старшим внуком вошёл.
— Матрёна, Глашенька, что стряслось-то? — спросил. Но женщины, как не слыхали. Старший внук тоже носом захлюпал потихоньку. В открытую плакать при деде забоялся, тот всегда говорил: «Слёзы лить не мужчинское дело». Старый вояка в растерянности пребывал не долго. Выкрикнул громко первые пришедшие на ум команды:
— Смирно! На плечо! — Подействовало. Все домочадцы плакать перестали, изумлённо уставившись на главу семейства. — Вот, другое дело, — произнёс тот и добавил: — А теперь сядем рядком, поговорим ладком. Но чтоб без этого, без рёву.
Выслушав дочь, почувствовал облегчение, всего-то, но виду не подал, спросил лишь:
