— Не подведешь, сынок? — по-отцовски спрашивал.
— Никак нет, товарищ контр-адмирал! — отвечал я, а у самого, как говорится, поджилки тряслись. Хотелось обратиться к адмиралу с просьбой о переводе на боевые корабли Дунайской флотилии, но не решался. Слишком много ступенек лежало между вчерашним юнгой и контр-адмиралом. Но однажды все же не сдержался.
— А зачем тебе к нам? Дел, по-моему, и на батарее хватает — думая, как мне показалось, о чем-то своем, гораздо более важном, рассеянно спросил Горшков.
— У меня там друзья, — стал объяснять я. — Гурьев, Чернышев и Решетняк…
— Радисты? Как же, знаю. Служат в Керченской бригаде. Асы своего дела. Не горюй, встретишься. У всех у нас одна дорога, на запад, по Дунаю…
Сердце радостно застучало. Я был рад, что мои добрые наставники, привившие мне любовь к морской службе и специальности радиста, живы. Даже узнал, где они — в Керченской бригаде речных кораблей, катера которой, бывало, заходили в Одесский порт. Вот бы встретиться с друзьями! Но мечте моей, как показало будущее, сбыться было не суждено.
Поздним вечером того же дня все пришло в движение. В один миг взревели корабельные моторы, и катера рядом базировавшегося отряда под командованием Героя Советского Союза капитан-лейтенанта Великого взяли курс в открытое море. Появились подсобные плавсредства. В них молча размещались морские пехотинцы с оружием и боезапасами. Приняв на борт подразделения, катера, шлюпки, полуглиссеры отходили от берега и исчезали в темноте. Часа в три ночи стали доноситься приглушенные большим расстоянием раскаты артиллерийской стрельбы.
Операция по форсированию Днестровского лимана началось. О том, что она была не простой и не легкой, я мог судить по все возрастающему объему поступающих радиограмм. Сообщения следовали одно за другим. И не только в дневное время, но и ночами. Только тут я впервые по-настоящему понял, как непроста работа не знающего покоя, сутками напролет стучащего на ключе и записывающего радиограммы фронтового радиста. Едва откладывал в сторону карандаш или снимал руку с ключа, как усталый мозг строчку за строчкой восстанавливал в памяти где-то услышанные, запомнившиеся строки:
Ночь кончается, темень тает,
И тускнеет мерцанье звезд.
Мы — радисты. А все ли знают,
Как порою наш труд непрост?
Как слипаются веки ночью.
Как усталость сильна на заре,
Как неровные бьются точки,
Обрывается пульс тире?
Снова вызов — и вмиг, невольно,
Тверже руки, ясней голова.
