На вопрос Николай Алексеевич не ответил. Завел мотор.
– Секунду, – остановила она.
Достала из сумочки косметичку. Посмотрела на себя в круглое зеркальце. Припудрилась.
Он ехал тихо по льду, боязливо. Мальчик на лыжах шел навстречу. Скользнул любопытным взглядом.
– Налево.
Он свернул в переулок, узкий, с черными дощатыми заборами, с отвалами снега по обе стороны проезжей дороги.
– Чуть помедленнее.
Она всматривалась в дома по левой стороне. Старые дома, обветшалые, и подновленные, и с надстройками, сонные еще, и уже проснувшиеся.
– Остановите.
Этот дом еще спал. Синица клевала сало и качалась вместе с ним, и ветка яблони, к которой оно было привязано, качалась. Осыпался снег. За окнами белели занавески. Крыльцо запорошило, шли по нему кошачьи следы.
Женщина приотворила дверцу, оглянулась на Николая Алексеевича.
– Спасибо. И…
Но не договорила, что «и…», кивнула, выбралась из машины.
Николай Алексеевич не уезжал, медлил.
Она взошла на крыльцо. Позвонила. Отступила от двери, так что тот, кто отогнул в доме занавеску (самый край), увидел ее из окна.
Дверь отворилась, и она исчезла за ней.
Николай Алексеевич ждал. Прошла женщина с пустым ведром. В доме на другой стороне затопили печь.
Занавески неподвижно белели за окном.
Кошка появилась. Постояла на крыльце и спрыгнула.
Николай Алексеевич ждал.
Из дома на взгорке вышли две девочки и стали выбивать в снегу половик. И Николай Алексеевич представил свежий запах этого половика, когда он ляжет в протопленной комнате на чисто вымытый пол.
Дверь, за которой скрылась его спутница, отворилась. На крыльцо вышел мужчина. Он был в мятой рубашке на голое тело, в трениках, в тапках на босу ногу.
Синица давно улетела, а сало качалось.
Мужчина вынул сигареты. Закурил. Николай Алексеевич всё пытался рассмотреть его лицо, но оно как-то не давалось, ускользало в тень.
Мужчина курил. Дверь оставалась приоткрытой. Николай Алексеевич завел мотор.
В центре стояли дома в несколько этажей, большей частью старинные, купеческие, толстостенные, с арками во дворы. Николай Алексеевич припарковался у парикмахерской. В широких окнах горел теплый свет, в кресле сидел человек в белой простыне.
Николай Алексеевич попросил вымыть голову, побрить лицо, ногти привести в божеский вид. Парикмахер холодно пах одеколоном. Смотрел на Николая Алексеевича подозрительно. И за работу взялся неохотно, как бы с сомнением. Закончив же, удивился:
– Глядите-ка, другой человек.
Николай Алексеевич настороженно встретился с собой взглядом.
