Я завожусь только от того, что он заражает меня своей голодной похотью. Почти не отвечаю, но у меня и нет возможности. Зато чуть выгибаюсь то ли от нехватки пространства и воздуха, то ли от того, что это отсутствие свободы выбора распаляет не слабее гриппа, а внизу нарастает томление.
— Мария, Маш… — он с говорит с трудом. — Можно?
Я поняла смысл вопроса, только когда его рука занырнула под одеяло, направляясь вниз: вскользь по груди, останавливается внизу живота. Что можно? Прикоснуться ко мне там? Доставить удовольствие? О, он хочет — он сейчас готов быть со мной самым нежным, лишь бы не оттолкнула. Но я буквально силой вырываю себя из тумана:
— Нет! Не трогайте меня!
Этот крик его отрезвил, Кир резко сел и отвернулся. Зажал голову руками, склонившись к коленям. Заговорил не сразу:
— Маш, я кое-что скажу. Знаю, что не имею права, но скажу. Ты мне очень нравишься. Никакие истории про любимого мужчину я слышать не хочу. И не стану. Просто знай, что я теперь буду всегда где-то поблизости. И если вдруг захочешь, то я буду с тобой бесконечно терпеливым.
— А мое мнение, значит, ничего не решает?
— Решает. Только поэтому я сейчас остановился.
Он встал и быстро вышел из квартиры, хлопнув дверью. Я еще долго приходила в себя, трогала припухшие губы и не могла понять, что именно произошло. Итак, сорвался. Итак, признался. И даже готов изображать нежность и покорность, лишь бы я не догадалась, чего он хочет на самом деле. Но таким макаром его надолго не хватит. Уже не хватает — не догадалась бы только та девушка, которая знает его хуже.
Я спешно рванула к телефону и включила. Выдохнула облегченно — пропущенных от Кира за это время не было. Но он может позвонить. А я отвечу, чтобы он не свел меня и меня в одного человека.
Через два часа температура упала до тридцати семи, что сразу очистило голову и запустило дополнительные мысли.
Как же он целует… Меня от одного воспоминания всю перекручивает. Потрясла головой. Да нет же! Он меня почти изнасиловал своим языком! Мне понравилось бы, если бы я на подобное соглашалась. Я болею! Я и так не способна сопротивляться, но меня еще и практически связали, чтобы целовать как и сколько вздумается! На такое я точно согласия не давала. Плохо он целует, плохо! Умеет только свое «бандаж-дисциплина». Вот если бы он сначала спросил моего разрешения и оставил свободными руки, тогда я, вероятно, могла бы признать, что он за первые две минуты стер из моей памяти всех, с кем я целовалась раньше. Но он не спросил! Да, точно, это было поцелуйное изнасилование.
