В первое воскресенье я удивилась, когда госпожа Идэ и госпожа Като, выпив чай, стали пристально разглядывать свои чашки. Сообразив, что этого требуют правила вежливости, я собезьянничала их манеры. Все чашки были разные. У госпожи Ямамото была целая коллекция. Когда я поднесла свою к свету, золотые прожилки заискрились, заставив меня улыбнуться. Я уже не хотела ставить чашку на место. Но конечно, поставила, потому что в комнате эхом раскатился скрипучий голос Мириам: «Люди покупают чашки не для того, чтобы их хватали и таращились. Ты ее кокнешь».
В то утро в паузах между молчанием мы говорили о консистенции чая, о различиях между японским и английским завариванием (зеленый чай лучше заваривать при температуре от восьмидесяти до девяноста градусов, и уж ни в коем случае не кипятить). Мы обсудили пирог — вагаси. Мягкая липкая булочка была завернута в листок дерева — не знаю, какого именно, но вкус был резкий и сладкий.
Госпожа Ямамото унесла чашки и тарелки и пригласила нас в свою гостиную в западном стиле. Необходимость покинуть покой уютной комнаты с татами чуточку огорчила меня, но я понимала, что для музыкальных целей требуется пересесть на стулья.
Госпожа Ямамото установила пюпитры. Для разогрева она прогнала нас через гаммы и базовые упражнения. Когда ее смычок коснулся струн, мы послушно последовали за ней. Я подрастеряла навыки, так что пропустила несколько диезов и бемолей, но никто даже словом не обмолвился. Когда мы были готовы исполнять музыку, мой рассудок уже прояснился и сосредоточился.
Госпожа Ямамото раздала партитуры, и мы провели утро, играя Гайдна. Когда госпожа Ямамото хмурила брови, мы останавливались и повторяли пассажи или фразы, пока не приходили к взаимопониманию их смысла. Мы почти не разговаривали. Музыка сближала нас. Хоть я играла в школьном оркестре и мне множество раз говорили, что надо слушать других исполнителей, в тот раз я впервые ощутила потребность следовать этому требованию. Когда моим музыкальным партнером была тромбонистка Лиззи, мне приходилось сосредоточиваться изо всех сил на том, чтобы не слушать ее, потому что она была такая громкая. У меня вошло в привычку играть, чуть ли не прижавшись ухом к струнам, чтобы не сомневаться, что беру нужные ноты. Тут все было иначе.
В лоне музыки мне было вполне уютно наедине с собственными мыслями. Я испытала всплеск оптимизма по поводу Японии. Разумеется, я знала, что я тут надолго — это-то я знала и до приезда, но впервые ощутила своего рода трепет. Что я буду тут делать? Какого рода личностью может Люси стать столь далеко от родины?
