Сидя внутри своей хижины, и он и она слышали страшную работу своих врагов, готовившихся пожрать их самих, слышали лязг и щелканье зубов и хриплое злое ворчание животных, от ужасной деятельности которых колыхались стены жилища. Положение одинокой семьи было отчаянное. В это время проснулся младенец, проснулся и громко закричал, прося у матери груди. Молодая мать, несмотря на весь ужас своего положения, взяла плачущего ребенка и, прижав к своей полной груди, утолила его голод. Успокоилось дитя, весело улыбнулось и протянуло ручки сперва к матери, а потом к отцу, стоявшему у дверей своего шалаша, заложенных толстыми сучьями и ветвями, — готовым встретить палицей вламывающегося врага.
Между тем, возбужденные криком младенца, быть может, показавшимся им криком молодого ягненка или олешка, волки стали нападать еще энергичнее и злее, силы их как будто удвоились, а свирепость росла с каждым моментом. Запах мяса и человека возбуждал их голод и аппетит, а свирепые инстинкты и жажда свежей теплой крови говорили в зверях все сильнее и сильнее…
Несмотря на сравнительную неподвижность физиономии первобытных людей, эта последняя все-таки выдавала то, что у них было на душе. Прижимая ребенка к своей груди, молодая мать как-то испуганно глядела то на свое дитя, то на мужа, полная силы и энергии, готовая, как львица, защищать своего детеныша. Две глубокие складки, собранные на лбу, судорожно сжатые губы и глаза, мечущие искры, так изменили ее слегка побледневшее лицо, что его трудно было узнать. Не побледнел зато ее суровый муж, — дикий охотник, привыкший встречать опасности лицом к лицу. Правая рука его продолжала судорожно сжимать могучую палицу, готовую раздробить голову врага; крепко сжатые, словно у дикого зверя, бросающегося на противника, челюсти временами оскаливались, образуя резкие складки вокруг рта; густые брови, сведенные на лбу, оттеняли глубоко-впалые, сверкавшие диким огнем глаза, которые можно было сравнить с искрами, мерцающими во мраке ночи; волосы лесного человека, казалось, ерошились и вставали; двигались сами уши, прислушиваясь к ворчанию и царапанью хищников, старавшихся пробиться через крепкую стену шалаша.
Вдруг словно с неба ниспавшая мысль озарила охотника и преобразила его. Выпустив из рук своих палицу и копье, он отбросил в сторону тяжелый топор; с лица его сразу сбежало дикое выражение, и что-то похожее на злую радость озарило его, сгладив морщины на лбу и оттянув складки около углов рта. Односложное, короткое, как хлопанье бича, дикое, как вой зверя, восклицание вырвалось из полуоткрытых губ, но в нем слышались скорее радость и довольство, чем испуг или ужас. Жена поняла мужа, поняла, казалось, саму его мысль, когда он бросился к противоположному углу хижины, где были сложены сухие смолистые сучки елей. Положив ребенка на мягкий мох, она схватила два кусочка дерева и начала тереть их один о другой с такой энергией, как будто в этом заключалось спасение их семьи, — зависело ее существование.
