Никогда еще я не видела столь великолепно сервированного стола и с удовольствием разглядывала и камчатное полотно скатерти, и хрустальные бокалы, и столовое серебро… в центре стола красовалась серебряная ваза с хризантемами, я точно помню… как вдруг заметила, что миссис Вандербридж обернулась и бросила тревожный взгляд на открытую дверь, за которой виднелась лестница. Беседа протекала весьма оживленно, и я как раз что-то сказала мистеру Вандербриджу, но он неожиданно впал в некое подобие транса и задумчиво смотрел поверх своей суповой тарелки на пышный букет желтых и белых хризантем. Мне пришло в голову, что он погружен в размышления о какой-то финансовой проблеме, и я вслух выразила сожаление, что осмелилась побеспокоить его. Однако, к моему удивлению, он тут же откликнулся, как ни в чем не бывало, и я увидела — или мне только почудилось, — что миссис Вандербридж вознаградила меня признательным взглядом, полным облегчения. Не помню, о чем мы говорили дальше, но течение приятной беседы ничем более не нарушалось до тех пор, пока мы наполовину не разделались с ужином. Подали жаркое, и я как раз подкладывала себе картошки на тарелку, когда осознала, что мистер Вандербридж снова погрузился в глубокую задумчивость. На сей раз он едва ли слышал голос жены, когда она обращалась к нему, и я видела, что черты его искажены печалью, а устремленный в небытие взор исполнен невыразимой тоски. Тут я снова заметила, как миссис Вандербридж нервно оглядывается в сторону холла, и, к превеликому изумлению, обнаружила, что какая-то женщина приближается к дверям по старинному персидскому ковру и входит в столовую. Я была удивлена, почему она ни с кем не заговорила — просто опустилась в кресло напротив мистера Вандербриджа и развернула салфетку. Гостья выглядела совсем юной, моложе миссис Вандербридж, и, хоть не блистала красотой, но отличалась редкостным изяществом. На ней было серое платье — из материи более мягкой и облегающей, чем шелк, переливающейся подобно вечерней дымке, а разделенные на прямой пробор волосы струились как ночная тьма по обе стороны лба. Не похожая ни на кого из женщин, виденных мною прежде, она казалась настолько хрупким, неземным созданием, словно растаяла бы от одного прикосновения. Даже по прошествии нескольких месяцев не могу описать, почему она одновременно вызывала у меня жгучий интерес и чувство неприязни.
Поначалу я вопросительно посматривала на миссис Вандербридж, надеясь, что меня представят новой гостье, но хозяйка дома продолжала оживленно говорить о чем-то, громко и отрывисто, как будто не замечая ее присутствия. Мистер Вандербридж все еще сидел неподвижно, молчаливый и отрешенный, а ясноглазая незнакомка затуманенным взором изучала гобелены за моей спиной. Я знала, что она не видит меня — а если бы и видела, то не испытала бы ничего, кроме безразличия. Несмотря на внешнюю привлекательность и юный возраст, эта женщина мне не нравилась, но похоже, что и она испытывала не самые дружелюбные чувства. Не знаю, как я поняла, что она ненавидит миссис Вандербридж — ни разу она не взглянула в ее сторону, и все же я уверена: с того момента, как незнакомка вошла в столовую, она излучала ненависть, хотя это слишком сильное слово для той озлобленности, похожей на ярость испорченного, завистливого ребенка, которая вспыхивала порой в ее глазах. Она была просто своенравной, несдержанной и… даже не знаю, как лучше сказать… наверное, эгоистичной.
