19 декабря. Ясный, солнечный день. Ночной снег растаял, обнажив деревья и кусты. Ледяные вершины сверкают в солнечных лучах. Сегодня воскресенье, и погода праздничная; колокола звонят, возвещая близость Рождества. На площади с колонной Меркурия народ готовится к ярмарке, раскладывая на лотках разноцветные одежды из хлопка и шерсти, яркие шали и платки, зеркала, ленты, начищенные до блеска оловянные лампы — выбор не хуже, чем у коробейника в «Зимней сказке»[50]. Мясники увешивают витрины гирляндами из бумажных цветов, ветчина и сыры украшены флажками и зелеными веточками. Я вышел за городские ворота, чтобы поглядеть на ярмарку скота; лес переплетенных рогов, океанский гул мычания и шипение раскаленных тавро: сотни великолепных белых мулов с красными ленточками на шеях и рогами в ярд длиной собраны на маленькой piazza d’armi под стенами города.
Фи! Зачем я пишу всю эту чушь? Я заставляю себя думать о колокольном звоне, рождественских празднествах, ярмарках скота, но мой разум занят лишь мыслями о Медее, Медее. Видел ли я ее в действительности — или это сумасшествие?
Два часа спустя. Церковь Сан Джованни Деколлато — так говорит мой домовладелец — закрыта давным-давно. Что же это было — галлюцинация? Видение? Возможно, мне снился сон? Я снова вышел из дома, чтобы взглянуть на церковь. Вот она, у развилки двух улочек, а над входом — рельеф, изображающий голову Крестителя. Дверь, кажется, не открывали много лет. В окнах я вижу паучьи сети. Похоже, здесь собираются лишь пауки да крысы, как и говорил сор Асдрубале.
И все же… и все же… Воспоминание такое ясное, такое отчетливое! Над алтарем красовалось изображение танцующей дочери Иродиады, я помню ее белый тюрбан с красным плюмажем и голубое одеяние Ирода; я помню очертания центральной люстры — она слегка покачивалась, и огонек одной из свечей согнулся пополам от жара и сквозняка.
Все эти подробности я мог видеть в других местах и неосознанно сохранить в памяти, а теперь они воскресли в моем сне; я слышал, психологи считают, что это возможно. Я приду снова: если церковь будет закрыта — что ж, значит, это видение, сон, результат перевозбуждения. Нужно тотчас ехать в Рим и показаться докторам, ибо я опасаюсь сумасшествия.
А если вдруг… Ба! Не может быть никакого «вдруг». Но все-таки, если… если я правда видел Медею… Я увижу ее вновь, заговорю с ней. Одна только мысль об этом будоражит кровь, но я испытываю не ужас… Даже не знаю, как сказать. Это страх, но страх упоительный. Дурак! Какая-то извилинка у меня в мозгу, в двадцать раз тоньше волоска, вышла из строя — вот и все.
