Тишину горького молчания в директорском кабине вдруг прервал Абрам Федорович, ответив на не высказанные вслух мысли Арцимовича.
— Вы думаете, в тылу будет легче, Лев Андреевич?
— Конечно! Уж по крайней мере, безопаснее.
— «Безопаснее»... Да, в тылу не стреляют. Но, думается мне, там, в Казани, легче не будет. Вы сами еще не понимаете, Лев Андреевич, как нужны будете там.
И снова забытый, давний, из призрачных детских воспоминаний ленивый перестук колес едва бредущих составов. Снова угольная пыль, пропитавшая, кажется, не только подушку-думку, одеяло, вагонные стены и полки, но и все твое существо. Снова людские разливы на станционных перронах и вокзалах. Снова бесконечные вереницы теплушек, проносящихся под рыдания гармоник туда — на запад, и медленное, унылое шествие таких же поездов на восток. И ожидание, ожидание, ожидание...
Ожидание кипятка на разъезде, погруженном в июльский зной. Ожидание — когда же наконец тронутся поезда. Обессиленный паровоз, пробуксовывая, пытается сдвинуть длиннющий состав, в котором уместилось два ленинградских института не только с чадами и домочадцами, но и с оборудованием.
Ожидание крупной станции, где можно достать газету или прослушать сводку.
Они все еще ожидали чуда. Ведь все последние годы перед войной жили с твердым сознанием, что если враг нападет, то он будет отброшен и разбит на его же территории.
Ожидание, обрываемое протяжным кличем дежурных: «По ва-го-нам!»
Десятый день их состав тащится в далекую Казань. Кружным путем, через Вологду и Киров, выбираются теперь эшелоны с эвакуированными из Ленинграда. Маленький город, окруженный вплотную вятскими лесами, в этот день стал их прибежищем. Паровоз загнал состав на запасной путь и удалился в неизвестном направлении. Дежурный по станции категорично объявил Арцимовичу, что они здесь простоят до утра. Арцимович вошел в купе директора, кляня железнодорожников, неразбериху, июльскую жару и черт знает что еще. Иоффе, проведя ладонью по своим побуревшим от угольной пыли усам в ответ на тираду мечтательно произнес: «Баньку бы...»
Арцимович постоял перед составом, вызвал трех своих сотрудников и вместе с ними отправился на поиски бани. Райцентр будто вымер. Всюду заперто. В горисполкоме тоже никого. Когда же он заикнулся о баньке, сторож укоризненно заметил: «Кто же, милый, по воскресеньям баню топит? Вчера надо было...» В этой глухомани, среди вятских лесов и болот, несмотря на войну, еще упорно держались мирных традиций.
