Выцветший человек закрыл глаза и сделал глубокий вдох.
– На свете полно отвратительных вещей. Но жизнь к ним не относится.
Он смотрел на Купера, и на скулах его играли желваки. Напускной веселости Эшера как не бывало.
Купер поднялся с земли, утер глаза и сложил руки на груди, словно упрямый ребенок. Он отказывался принимать смерть и бессмертие, отказывался принимать непрекращающуюся гибель кровавой шлюхи от рук убийц, хотя и видел все собственными глазами, отказывался смириться с испуганным шепотом, звучавшим на заднем плане его собственных мыслей, когда мимо проходили люди.
– Объясни. Сейчас. Я смогу все понять, если буду знать. – Купер прислонился к стене, которая была настолько древней, что в составляющих ее камнях образовались каверны, где поселились мхи и трава. – Я действительно умер или это все только сон? Я ощущаю себя бодрствующим, но… Может, я в коме? А все это какой-то гребаный комаленд? Сесстри сказала, что я мертв. А ты – мертв? Что это за техногенное чистилище? И что…
– Хорошо, хорошо. – Эшер вскинул руки, словно защищаясь, когда на них бросила яростный взгляд торговка мясом. В ее глазах читалось, что она считает их просто двумя ослами, мешающими ей проехать по узкой улочке. – Давай отойдем и позволим этой милой даме доставить свой груз по назначению.
Куперу показалось, что Эшер пытается уйти от разговора.
Телега со скрипом покатилась дальше, оставляя за собой след водянистой крови, сочившейся из обернутых в ткань кусков мяса. Возница прочистила горло, явственно выражая свое недовольство. Купер проводил взглядом разделанные туши, и перед его внутренним взором предстало его собственное, безжизненное и холодное тело, оставшееся лежать где-то настолько далеко отсюда, что само понятие расстояния казалось неприменимым.
– На… на Земле мы не… не просыпаемся, после того как умираем, – это прозвучало так глупо, так беспомощно.
– На Земле? – весело воскликнул Эшер. – Вы назвали свой дом в честь грязи?
– Иди на хрен! – нахмурился Купер. – Ты вообще-то учить меня должен, а не издеваться над культурным наследием моей родины. Посмертие и без того штука не самая простая.
– Какое еще посмертие? – с неподдельным удивлением спросил Эшер, разглядывая троицу покупателей, что, горделиво задрав носы, волокли на себе ярко раскрашенные мешки. – Существует лишь жизнь.
– Бессмыслица какая-то, – заявил Купер, ощущая, как его смятение начинает перекипать в гнев. Вот и хорошо – с гневом он мог совладать, гнев был ему знаком. – Если я жил и умер, то это место, где бы оно ни находилось, предназначено для посмертия. Ведь я попал сюда
