Все видимое пространство неба закрывали черные силуэты «юнкерсов». Уронив кисточку, офицер бросился из хаты…
К селу на средней высоте приближалась девятка «лаптежников». Первая ее тройка разом «клюнула» и с ревом и стоном пошла в пике. Сколько раз, начиная с сорок первого, видел и переживал солдат, сержант, офицер Меньшов их хищный бросок. И всегда был при деле — у пушечного прицела, у орудия, в ровике комбата. Теперь же, безоружный и беспомощный, он знал единственный способ действия — хлопнуться на землю. Те, кто пытался бежать, гибли. И он упал там, где стоял. Оступившись, упал неловко, спиной. При падении голова ударилась о что-то упругое и уперлась в него затылком. Он лежал с открытыми глазами…
Прямо на него шел самолет с хищно изогнутыми крыльями, и из-под его брюха выпала бомба-кассета. Сверлящий уши рев заставил на мгновение зажмуриться, когда открыл глаза, самолет выровнялся, набирая высоту, а кассета раскрылась, посеяв множество мелких бомб. Минули секунды, и они, взрываясь, заполнили все ближнее пространство дымом и гарью. Валерий инстинктивно вжался в землю и снова почувствовал затылком что-то упругое и холодное. Ахали взрывы, свистели, визжали осколки. Они проносились над ним, глаза сами закрывались, шевелились волосы. Все гремело, рвалось, стонало. На какое-то мгновение он провалился в небытие. Когда к нему вернулось сознание, пришла мысль, что он был мертв и воскрес. Так повторялось несколько раз. Наконец послышался гул удаляющихся моторов, и медленно возвращалась тишина. Небо, минуты назад заполненное черными крестами «юнкерсов», снова засияло весенней голубизной. Зато земля горела, дымилась, над ней витали пыль и гарь. Меньшов поднялся и оглянулся, чтобы узнать, где же он лежал. Оказывается, у самого колеса грузовичка-газика, единственного из тех, что полк получил в Подмосковье и чудом добравшегося до Украины. Сколько раз его выдирали из сугробов и весенней хляби, тащили на прицепе у «студебеккера». Оказывается, во время бомбежки Валерий упирался затылком в его скат. Вот что было упругим и холодным. Но, боже мой, во что превратился этот скат, резина была изрешечена осколками и сжалась. Он попытался сосчитать пробоины, но сбился со счета… Сколько же горячих осколков просвистели у самых глаз, у щек, лба, висков? И ни один не затронул его. Чудо?
Он родился заново. А ведь и одного было достаточно. Кровь прилила к лицу, заколотилось сердце… «Ну что ты, что ты, — успокоил он себя. — Было ведь такое же страшное… И еще будет».
