На другой день Михеев снова дежурил у постели Гриши. На этот раз тот или спал, или был без сознания. Но прошел десяток-другой минут, он зашевелился, повернулся со спины на бок, вздрагивая от боли. Утвердился, опершись левой рукой, а правой стал двигать указательным пальцем по одеялу. Водил пальцем и не случайно. Михеев поглядел и усмехнулся про себя. Не просто водит, а чертит. Точно что-то чертит… Но что? Вот прямая линия. Вот поворот — это угол. Снова прямая. Безусловно, изображает какой-то чертеж. Медленно, как бы припоминая. Или запоминая. Еще прямая линия, угол… Замкнул прямоугольник. Гриша поднял голову, лицо его напряглось. Да, чертеж. Конечно, его не сохранишь на одеяле. Он должен запечатлеться в мозгу!
Немного отдохнув, мальчик повторил чертеж. Гораздо быстрее. Без остановок. Отдохнул и повторил в третий раз… Теперь уже и Михеев сумел запомнить все, что было изображено.
Очень знакомое. Очень. Похоже. Вот еще один повтор. Точно. Да это знает каждый школьник: теорема Пифагора. Пифагоровы штаны. Ай да мальчик Гриша! Не мелом на школьной доске, не в тетрадке, а на госпитальном одеяле чертит эти пифагоровы штаны… Да как-то их распевали:
Из-за леса из-за гор появился Пифагор.
Пифагоровы штаны во все стороны равны.
Нет, не обирается он, не к смерти готовится, а к жизни, может, станет большим ученым. Может.
Спустя неделю, когда боли у Гриши поутихли, когда стало известно, что гангренозное воспаление остановили, Михеев решился поговорить со своим тезкой снова.
Рассказывал, что разглядел его чертеж на одеяле, спросил:
— Ты что, тезка, готовишь себя в математики? Еле живой теоремы доказываешь? Может, великим станешь…
— Нет, конечно, — улыбнулся Гриша через боль израненного лица… — Хотя математику и люблю, вряд ли достигну в ней высот. Я ведь всего больше боюсь, что от боли потеряю память, сознание, смысл, стану идиотом… Вот и теорему Пифагора повторял, — помолчал, а потом тихо и отчетливо проговорил памятные и Михееву пушкинские строки:
Не дай мне бог сойти с ума,
Уж лучше посох и сума.
Случайно или нет, но после разгадки секрета мальчика Гриши, который вовсе не обирался, а упорно вспоминал геометрию, а потом произнес знаменитые пушкинские строки, Михеев стал вспоминать четче и увереннее все, что с ним происходило на фронте. И он наконец припомнил, что было с ним еще до финской «кукушки», до удара финским ножом и чудесного, загадочного его спасения… До этого он не в пехоте воевал, а был в трудном опасном десанте в тылу врага. И происходило это в середине февраля сорок третьего года. Тогда они, диверсанты, взорвали мост через реку Шелонь…
