— Я даже не знаю, с чего начать. Конечно, некоторые странности я замечал… Не так, чтобы странности, а просто… Гусев раньше себя так не вёл… Да и его болезнь… Такая тяжёлая кома и — никаких последствия спустя всего девять дней, — начал Романенко.
— Что значит «так себя не вёл»? Уточни, Андрей.
— Стал задумчивым, каким-то дёрганым. Это трудно описать, но мне кажется, что его жизнь постепенно меняется. На дне рождения у Сосновского, когда ему стало плохо, Гусев познакомился с Галей Сметаниной. Она в десятой вечерней школе учительницей работает. Так вот — после госпиталя Гусев всё католическое рождество прожил у неё. Галя в разговоре с Таней, женой Сосновского, как-то обронила, что Гусев тратит на неё уйму денег. Раньше склонности к мотовству я за ним не замечал.
— У Гусева появились деньги? — спросил Вишневецкий и вспомнил опись содержимого карманов Вячеслава, когда того привезли в Минск — в списке фигурировала стодолларовая купюра.
Романенко быстро взглянул подполковнику в глаза, но так и не смог ничего в них прочесть — лицо Вишневецкого оставалось непроницаемым.
— Деньги у него всегда были — жил один, зарплаты хватало. Просто по столько не тратил. Наверное, влюбился и немного потерял голову.
— Голову терять нельзя, а «немного потерять» — тем более. Это как нельзя быть немного беременной. Может и влюбился — это вполне вероятно, улыбнулся Вишневецкий. — Парень он ещё молодой — надо ведь ему как-то свою судьбу обустраивать.
Вишневецкий ещё долго расспрашивал Романенко о Гусеве и отпустил лишь тогда, когда дежурный доложил, что к нему пришли. Вишневецкий распорядился провести посетителя в свой кабинет, а Романенко вернулся к себе.
Андрей понимал, что Вишневецкий что-то знает. Что-то такое, что пока неизвестно ему самому. И это что-то напрямую связано со странными и непонятными событиями, происходившими в городе в декабре. Какое отношение к этим событиям имеет Гусев, Романенко мог лишь предполагать. Андрей собирался переговорить с ним, но Вишневецкий прямо и недвусмысленно запретил это делать.
С одной стороны Романенко было неловко вести разговоры о Гусеве за его спиной, с другой же специфика их работы накладывала на всё свой отпечаток, и поступить иначе было просто нельзя. Романенко был даже рад, что так и не успел сказать о самом главном — о пустой пивной бутылке. Это была уже реальная зацепка и реальная улика. Едва Андрей собрался рассказать о бутылке, их прервал телефонный звонок. «Это даже к лучшему — пока надо всё хорошенько осмыслить», — решил Романенко и, вновь достав пустую бутылку из ящика стола, принялся внимательно рассматривать её на просвет.
