На левую сторону улицы финансовый инспектор даже не глядел. Ибо там поживиться было нечем. На левой жила голытьба. В тесных двориках, без единого деревца, в стареньких, заваливающихся домишках с прогнившими, в зеленой плесени, крышами ютилось множество семей с оравами грязных, оборванных детей. Этих людей мы почти никогда не видели. Они рано уходили и поздно приходили, топили печи, чтоб приготовить еду, и тогда несло на улицу кислые, прогорклые запахи.
Там жили чернорабочие, холодные сапожники, набивавшие набойки прямо на улице, прачки и уборщицы. Люди тихие и убогие. И нам, детям правой стороны, категорически запрещалось появляться на левой, потому что там можно подцепить заразу и научиться нехорошим словам.
Мой дядя Шлема, живший, как и мы, на правой стороне, потому что он был мясник, и умел рубить мясо так, чтоб и себе осталось, говорил, глядя на левую сторону улицы:
— Для таких людей делалась революция в семнадцатом году, а они живут так же бедно, как и раньше. Финансовый инспектор хочет прикончить и нашу, правую сторону. Тогда спрашивается, для чего мы делали революцию?
Когда он говорил «мы», это была не оговорка и не ошибка малограмотного человека. Не будучи грамотным, мой дядя Шлема действительно делал революцию собственными руками и даже штурмовал Зимний дворец в Петрограде. Был ранен и контужен в гражданской войне. А когда все кончилось, сам испугался того, что натворил, стал мрачным и даже не читал газет.
Он думал лишь об одном — как прокормить свою семью. Бывший революционер, как огня, боялся финансового инспектора и, только выпив два стакана водки, осмеливался произносить слова насчет левой стороны улицы и зачем делалась революция. Сказав эти слова, он начинал плакать, и мы, дети, боялись к нему подойти, потому что он мог ударить.
Дамы с правой стороны, хоть и с брезгливостью, но опекали левую сторону. Каждый год в августе, перед началом учебного года в школе, правая сторона избирала двух самых заметных дам для сбора милостыни. Для этого случая эти дамы одевались, как говорил мой дядя Шлема, в пух и прах, то есть в самое лучшее из своего гардероба. А лучшее обычно было зимним нарядом, и они, невзирая на августовскую жару, обувались в белые фетровые ботики на высоком каблуке, облачались в меховые жакеты, пахнущие нафталином шляпы, шеи укутывали в рыжие лисы и, накрасив яркой помадой губы и напудрившись, торжественно потея, отправлялись в обход правой стороны, с лакированными ридикюлями в руках. И принимали их в каждом доме тоже торжественно. Хозяева здоровались с ними за руку, хоть уже не раз видели их сегодня, приглашали к столу, покрытому свежей хрустящей скатертью, и давали милостыню, кто сколько может. Дать меньше пяти рублей считалось позором.
