Полина. Чего жалеешь? Себя жалей… Одной-то вековать легче?
Клава. Худо одной… Да зато есть, что вспомнить.
Женщина с грудным ребенком на руках. Верно, Клава. Хоть недолго… да испытала ты счастье.
Клава (улыбнувшись). Вася не пил. Капли в рот не брал. Бывало, закончу я работу, иду вместе в женщинами с фабрики — никого не встречают, один мой Вася стоит у трамвая — меня ждет…
И столько в лице у Клавы искренней веры в то, что она говорит, что слушатели начинают отчетливо себе это представлять, будто присутствовали при этом.
…Площадь перед фабрикой. Толпа женщин, выходящих из ворот. И Вася стоит на остановке трамвая, ища глазами в толпе Клаву. Не такой он, каким мы его помним, а такой, каким Клава его видит много лет спустя. Вася намного красивей, чем был на самом деле. В пиджаке и рубашке, наглаженной руками любящей Клавы. И не стрижен он наголо — у него роскошная шевелюра, с непослушными завитками. Лишь глаза все те же. И улыбка. Застенчивая и добрая.
Увидел Клаву, вспыхнул от радости, словно первый раз пришел на свидание. Взял у нее сумку, обнял девушку, прижал к себе. И пошли они так, в обнимку, любуясь друг другом и не видя, с какой завистью смотрят на них другие женщины. Клава ниже его и снизу заглядывает ему в лицо, а он наклонил к ней голову. Так и идут, будто они одни на всей улице.
Поравнялись с киоском, где из бочки качают пиво. Киоск густо обступили мужчины, с наслаждением потягивают аппетитно пенящееся пиво.
Клава (усмехаясь). Вась, а Вась, давай пива возьмем. Ну, какой ты мужик, если пива не пьешь?
Вася (смеется). Обойдусь. Лучше денег соберем, тебе новое платье купим.
Клава (настаивает). Я хочу пива! И ты выпей. Хоть чуточку. Самую малость.
Вася (улыбаясь). Твое слово — закон.
И они стоят с кружками в руках, но глаз друге друга не сводят. Клава отпивает пиво маленькими глотками, смеется, а Вася только пену сдувает губами и не пьет, а смотрит на Клаву, словно видит впервые.
Над киоском на высоком столбе — рупор уличного радиорепродуктора. Из него льется мелодия — грустный перебор струн мандолины, а потом хриплый, испитой голос, тот самый, что остался в памяти с войны, с маленькой станции в Средней Азии, запел:
Клен ты мой опавший, Клен заледенелый, Что стоишь, нагнувшись, Под метелью белой?
Замирает кружка с пивом у губ Клавы. Улыбка слетает с лица, и страх заполняет глаза. А Вася улыбается, смотрит на нее, будто и не слышит этой песни.
П о л и н а (со злостью). Врешь ты все! Не было всего этого! Счастливая была… Так я тебе и поверила. Не рассказывай сказок. Такого не бывает. У бабы счастья быть не может. Это только в кино да в книжках… на дурачков рассчитано…
