— Он хорошо уравновешен сегодня, — спокойно заметила Этель. — Я думала, что нам придется сдвигать его вдвоем. Нет, нет, оставьте! Это совсем не тяжело, — и она направила аппарат на середину лужайки. Я шел за ней.
— Прости уж, братец, — сказала Этель, — я тебе об’ясню устройство в пути, сейчас же я должна быть очень внимательной.
Какое волнение слышалось в ее голосе! Сколько долгих месяцев, полных напряженного труда, ждали изобретатели этой торжественной минуты!
Под открытым небом сооружение казалось мне не таким подавляюще огромным. Если смотреть на него спереди, оно было похоже на огромную саблю. Отойдя на некоторое расстояние, я заметил на нем некоторые выступы наверху и с боков. Этель осмотрела блоки между колесами.
— Отлично! — сказала она. — Все в порядке. И никакого ветра. Идеальная погода. Садитесь.
V. Полет вверх.
Мы вошли в каюту. Джим герметически закрыл дверь, и шумы природы, такие слабые, что я только-что принимал их за тишину, замерли в наших ушах.
Мне сначала показалось, что в каюте была темно, и я опять начал недоумевать, какой смысл был в этом путешествии слепых пленников, когда мой взгляд упал на слабо светившуюся точку над головой моей сестры.
Там помещался род большого абажура, внутри которого что-то светилось. Опишу его подробнее: большая воронка ввиде полушария, повешенная широкой частью вниз, в то время как узкая уходила в потолок. Эта узкая часть могла вытягиваться по желанию, опуская, полушарие. Этель потянула за полушарие и надвинула его себе на голову. Вся голова ее осветилась бледным лунным светом. Тогда она встала и предложила мне сесть на ее место.
Я не мог удержать возгласа восхищения. Мне показалось, что я какой-то сказочной силой переместился наружу. Внутри воронки отражалось небо с нарождающейся луной, млечным путем, глубиной темного небосвода, блеском звезд, а ниже — белая равнина и серебристые холмы. Я оглянулся назад и увидел очертания Филадельфии со статуей Пенна и туманной шапкой, которая покрывает по ночам все большие города. Я увидел в воронке и скромный домик Корбетов, где больной Ральф в своей постели думал о нас. Вид этой живой миниатюры привел меня в восхищение. Я могу сравнить ею с теми крошечными видами, которые фотографы видят на матовом стекле камеры. Но здесь пейзаж не был, как там, перевернут низом вверх, и потом он был здесь целиком в форме панорамы.
Я еще долго просидел бы под абажуром, если бы сестра не прогнала меня, ворча:
